– Ничего, – вздохнул я, улыбнувшись в ответ.
– Давай, – настаивал он. – Выпей немного.
Я посмотрел на его честное, открытое, изуродованное шрамом лицо, и мне пришло в голову, что Халед знает меня лучше, чем я его. Заметил бы я и понял ли, насколько встревожен он, если бы мы поменялись местами и это он вошёл бы в Фалуда-хаус с таким озабоченным видом? Думаю, нет. Халед столь часто бывал мрачен, что я не придал бы этому большого значения.
– Наверно, это просто небольшая переоценка ценностей. Анализирую свои действия, копаюсь сам в себе, сидя в чайханах и ресторанах, о которых узнал от тебя, – местах, где ошиваются наёмники и дельцы чёрного рынка. Впечатление угнетающее: здесь полно людей, мечтающих о том, чтобы война никогда не кончалась, а на то, кого убивают и кто убивает, они чихать хотели.
– Они делают деньги, – пожал плечами Халед. – Это не их война. Я и не жду, что она затронет их по-настоящему. Ничего тут не изменишь.
– Знаю, знаю. Но речь здесь не о деньгах, – нахмурился я, подыскивая слова, чтобы выразить переполнявшие меня эмоции. – Просто, если нужно подобрать определение больного разума, по-настоящему больного, – нет никого хуже тех, кто хочет, чтобы война, любая война, никогда не кончалась.
– И ты ощущаешь себя… как бы заражённым…словно ты один из них? – мягко спросил Халед, глядя в свой стакан.
– Наверно, да. Не знаю. Заведи кто-нибудь такой разговор в каком-то другом месте, я бы даже думать об этом не стал. Если бы сам здесь не находился, и сам бы не поступил точно так же, меня бы это нисколько не задело.
– Но ты занят не совсем тем, чем они.
– Нет, во многом тем же. Кадер мне платит – значит я наживаюсь на этом, как и они: везу конрабанду, а значит подбрасываю новые дровишки в эту гадскую драку, в точности как и они.
– И, наверно, начинаешь задавать себе вопрос: «Какого хрена я ввязался во всё это?»
– А как же иначе? Веришь ты мне или нет, но я не нашёл ответа. Скажу честно: не знаю, какого рожна мне здесь нужно? Кадер попросил меня быть его «американцем», вот я его и изображаю. Но понятия не имею, почему.
Мы помолчали немного, потягивая свои напитки и прислушиваясь к гулу и галдежу переполненного Фалуда-хауса. Портативный радиоприёмник транслировал романтические газели на урду. За соседними столиками говорили на трёх или четырёх языках. Слов я не мог разобрать, даже не понимал, что это за языки: балочи, узбекский, таджикский, фарси…
– Просто замечательно! – воскликнул Халед, зачёрпывая ложкой лапшу из стакана и отправляя её в рот.
– Слишком сладко на мой вкус, – отозвался я, тем не менее прихлёбывая лакомство.
– Некоторые вещи и должны быть слишком сладкими, – сказал он, подмигнув мне и посасывая свою соломинку. Если бы фалуда не был слишком сладким, стали бы мы пить его?
Покончив со своими напитками, мы вышли наружу, задержались у входа, чтобы закурить, и окунулись в солнечный свет догорающего дня.
– Мы пойдём в разные стороны, – пробормотал Халед, держа в сложенных в пригоршню ладонях спичку для моей сигареты. – Просто иди в этом направлении, на юг, несколько минут. Я тебя догоню. «Спасибо» говорить не надо.
Он развернулся на каблуках и пошёл прочь, стараясь держаться края дороги на узкой полосе для пешеходов между тротуаром и потоком машин.
Я пошёл в противоположном направлении. Через несколько минут, обогнув базар, выехало такси и резко остановилось рядом со мной. Задняя дверь отворилась, и я запрыгнул в машину, оказавшись рядом с Халедом. Ещё один человек был на переднем сиденье рядом с шофёром. Ему было слегка за тридцать, короткие тёмно-каштановые волосы открывали широкий и высокий лоб. Глубоко посаженные карие глаза были настолько тёмными, что казались чёрными, пока прямой солнечный свет не пронзил их радужную оболочку, открыв в глубине глаз проблески красновато-коричневых, земляных оттенков. Спокойный умный взгляд из-под чёрных бровей, почти сходящихся на переносице. Прямой нос, короткая верхняя губа, твёрдый решительный рот и округлый подбородок. Было заметно, что человек сегодня брился, скорее всего, совсем недавно, но сине-чёрная тень всё же лежала на нижней части его лица, аккуратно и чётко очерченном контуре бороды. То было мужественное квадратное, симметричное, с правильными пропорциями лицо сильного и красивого человека, хотя в нём и не было ничего особенно примечательного.
– Это Ахмед Задех, – объявил Халед, когда такси тронулось. – Ахмед, это Лин.
Мы обменялись рукопожатием, оценивая друг друга с одинаковой прямотой и приветливостью. Его мужественный облик мог бы показаться суровым, если бы не весьма своеобразное выражение лица: глаза кривились и смотрели немного искоса, так что на скулах образовывались складки и казалось, что он улыбается. Хотя Ахмед Задех был сосредоточен, никакой расслабленности в нём не чувствовалось, он тем не менее имел вид человека, ищущего друга в толпе незнакомцев. Выражение его лица действовало обезоруживающе, и я моментально проникся к нему симпатией.
– Много о вас слышал, – сказал он, отпуская мою руку.
По-английски он говорил чисто, хотя и запинаясь, а мелодичный акцент выдавал северо-африканскую примесь французского и арабского.
– Надеюсь, одни комплименты, – сказал я, рассмеявшись.
– Вы предпочитаете, чтобы люди отзывались о вас плохо?
– Не знаю. Мой друг Дидье говорит, что расхваливать людей за их спиной чудовищно несправедливо: ведь единственное, от чего нельзя себя защитить, – комплименты, которые тебе расточают.
– D’accord!
[144]
– рассмеялся Ахмед. – Так оно и есть!
– Чёрт! Только сейчас вспомнил! – воскликнул Халед, роясь в карманах и извлекая оттуда сложенный конверт. – Чуть не забыл. Видел Дидье за день до нашего отъезда. Он искал тебя. Я не мог сказать, где ты, и он попросил передать тебе это письмо.
Я взял конверт и сунул его в карман рубашки, чтобы прочитать, когда останусь один.
– Спасибо, – пробормотал я. – А что сейчас происходит? Куда мы едем?
– В мечеть, – ответил Халед, грустно улыбнувшись. – Надо взять там нашего друга, потом поедем на встречу с Кадером и другими парнями, которые будут переходить границу вместе с нами.
– Сколько будет всего человек?
– Что-то около тридцати, когда мы все соберёмся. Большинство из них уже в Кветте или в Чамане, рядом с границей. Мы отправляемся завтра: ты, я, Кадербхай, Назир, Ахмед и ещё один человек – Махмуд, мой друг. Думаю ты с ним не знаком, но познакомишься через несколько минут.
– Мы составляем как бы Организацию Объединённых Наций в миниатюре, – высокопарно заметил Ахмед. – Абдель Кадер Хан – из Афганистана, Халед – из Пакистана, Махмуд – из Ирана, ты – из Новой Зеландии. Прости, ты теперь наш американец, а я – из Алжира.
