Хотя мы все были возбуждены ожиданием и выказывали нетерпение – дни медленно перетекали в недели и казались бесконечными, – я с толком использовал это время: учился составлять фразы на фарси, урду и пушту, даже узнал несколько слов на таджикском и узбекском. Каждый день ездил верхом. И пусть мне так и не удалось избавиться от клоунского размахивания руками и ногами, когда я пытался остановить лошадь или заставить её двигаться в выбранном мной направлении, мне иногда случалось благополучно спешиться, вместо того чтобы оказаться сброшенным на землю.
Каждый день я читал книги из причудливой эклектичной коллекции, предоставленной мне Айюб Ханом, пакистанцем, единственным в нашей группе уроженцем Кветты. Поскольку считалось, что мне слишком опасно покидать наш надёжный лагерь – конеферму на окраине города, – Айюб приносил мне книги из центральной библиотеки. Там было множество малоизвестных, но увлекательных книг на английском языке – наследие времён английского владычества. Название города Кветта происходило от слова кватта, что означало «форт» на языке пушту. Близость Кветты к Чаманскому ущелью, ведущему в Афганистан, и Боланскому ущелью, открывающему дорогу в Индию, предопределила военное и экономическое значение города на целые тысячелетия. Англичане впервые оккупировали старый форт в 1840 году, но вынуждены были уйти, после того как начавшиеся в британском войске болезни и ожесточённое сопротивление афганцев истощили силы колонизаторов. Город был вторично оккупирован в 1876 году и утвердился в качестве главного британского владения на северо-западном рубеже Индии. Здесь был основан Имперский Штабной колледж, готовивший офицеров для службы в Британской Индии, здесь же, в живописном природном амфитеатре окружающих Кветту гор, вырос процветающий центр торговли. Катастрофическое землетрясение, происшедшее в последний день мая 1935 года, разрушило большую часть города и погубило двадцать тысяч человек, но Кветта была отстроена заново. Благодаря своим чистым широким бульварам и приятному климату Кветта стала одним из самых популярных курортов на севере Пакистана.
Для меня же, поскольку я был ограничен рамками лагеря, главным развлечением стали те выбранные наугад книги, что приносил мне Айюб. Проходило несколько дней, и он вновь появлялся на пороге, широко улыбаясь в надежде, что угодил мне, и вручая порцию книг, словно это были сокровища из археологических раскопок.
Днём я ездил верхом, стараясь привыкнуть к разреженному воздуху на высоте свыше пяти тысяч футов, а по ночам читал дневники и судовые журналы давно покинувших этот мир исследователей, старинные издания греческих классиков, снабжённые эксцентричными комментариями тома Шекспира и захватывающе страстный перевод терцин дантовской «Божественной комедии».
– Некоторые думают, что ты учёный, штудирующий священные тексты, – сказал мне однажды вечером Абдель Кадер Хан, появляясь на пороге моей комнаты.
Мы находились в Кветте уже около месяца. Я тотчас закрыл книгу, которую читал, и встал, чтобы поприветствовать его. Кадер взял мою руку и заключил её в свои ладони, бормоча шёпотом благословения. Потом сел на стул, предложенный мной, я же устроился на табурете рядом. Под мышкой у него был свёрток в замше кремового цвета. Положив его на кровать, Кадер устроился поудобнее.
– Чтение на моей родине по-прежнему воспринимается как нечто таинственное, вызывающее страх и служащее почвой для суеверий, – устало сказал Кадер, потирая рукой осунувшееся коричневое лицо. – Только четыре человека из десяти вообще могут читать, а женщин – лишь две.
– А где вы научились… всему, что знаете? – спросил я. – Так хорошо говорить по-английски, например?
– Меня обучал замечательный английский джентльмен, – сказал он, улыбнувшись. Лицо его потеплело от приятных воспоминаний. – Примерно так же, как ты наставлял моего маленького Тарика.
Я зажал в кулаке две сигареты, чиркнул спичкой, зажёг обе разом и одну передал ему.
– Мой отец был главой клана, – продолжал свой рассказ Кадер. – Он был суровым человеком, но справедливым и мудрым. В Афганистане лидерами становятся благодаря личным достоинствам – хорошие ораторы, те, кто умеет распоряжаться деньгами, а также храбрецы, когда необходимо сражаться. Право лидерства не передаётся по наследству, и если сын вождя лишён мудрости, мужества или умения говорить с людьми, это право будет отдано другому, обладающему этими качествами. Мой отец очень хотел, чтобы я последовал его примеру и продолжил дело его жизни: вывести наш народ из мрака невежества и обеспечить его благосостояние. Бродячий мистик – суфий, старик, почитавшийся святым в наших краях, сказал отцу, когда я родился, что когда вырасту, стану сияющей звездой в истории моего народа. Мой отец верил в это всем сердцем, но, к сожалению, я не проявил ни способностей лидера, ни интереса к приобретению этих навыков. Короче говоря, я стал для него горьким разочарованием. Он отправил меня сюда, в Кветту. И мой дядя, преуспевающий торговец, отдал меня на попечение англичанина, ставшего моим наставником.
– Сколько вам было лет тогда?
– Десять, когда я покинул Кандагар и в течение пяти лет был учеником Иэна Дональда Маккензи, эсквайра.
– Должно быть, учеником вы оказались хорошим, – предположил я.
– Наверно, так оно и было, – сказал он задумчиво. – Безусловно, эсквайр Маккензи был очень хорошим учителем. С тех пор, как мы с ним расстались, мне не раз приходилось слышать, что шотландцы славятся мрачностью и суровостью. Люди говорили, что шотландцы – пессимисты, предпочитающие прогуливаться по теневой стороне освещённой солнцем улицы. Полагаю, если тут и есть доля истины, это вовсе не значит, что люди из Шотландии находят тёмную сторону вещей очень смешной. Мой эсквайр Маккензи был человеком, глаза которого всегда смеялись, даже когда он был весьма суров со мной. Каждый раз, думая о нём, я вспоминаю эти весёлые искорки в его глазах. И ему очень нравилось в Кветте: он любил горы и холодный воздух зимой. Казалось, его толстые сильные ноги словно созданы, чтобы взбираться по горным тропам, и не было такой недели, чтобы он не бродил по холмам. Нередко я единственный составлял ему компанию. Он был счастливым человеком, умевшим смеяться, и великим учителем.
– А что случилось, когда курс обучения закончился? – спросил я. – Вы вернулись в Кандагар?
– Да, но то не было радостное возвращение, о чём так мечтал мой отец. Дело в том, что через день после того, как мой дорогой эсквайр Маккензи покинул Кветту, я убил человека на базаре, рядом со складом, принадлежавшим моему дяде.
– Вам тогда было пятнадцать?
– В пятнадцать лет я в первый раз убил человека.
Он погрузился в молчание, а я получил возможность взвесить и оценить эту фразу… В первый раз…
– Случившееся не имело какой-то реальной причины – игра случая: драка, возникшая без всякого повода. Человек бил ребёнка – собственного ребёнка, – и мне не следовало вмешиваться. Но он колотил его очень жестоко, и я не смог вынести этого зрелища. Преисполненный ощущения собственной значимости – ведь я был сыном главы деревенского клана и племянником одного из самых преуспевающих купцов в Кветте – я приказал человеку прекратить избиение. Немудрено, что он обиделся. Возникла перебранка, которая вылилась в драку. И вот он уже мёртв: грудь его пронзил принадлежащий ему кинжал, которым он пытался заколоть меня.
