– Я послежу за ним, – решительно заявил Халед Ансари.
Мы все взглянули на нашего палестинского друга. На его лице были написаны страдания, гнев и непреклонность. Кожа на переносице, от брови до брови, натянулась, широкая ровная линия рта выражала упрямую решимость.
– Очень хорошо, – начал Кадер и сказал бы, наверно, больше, но услышав эти два слова согласия, Халед покинул нас и направился к всеми покинутому, несчастному Хабиб Абдур Рахману.
Наблюдая, как он удаляется, я внезапно испытал сильнейшее инстинктивное желание крикнуть, остановить его. Это было глупо – какой-то иррациональный острый страх потерять его, потерять ещё одного друга. К тому же это было бы ещё и смешно – проявление какой-то мелочной ревности, – поэтому я сдержал себя и ничего не сказал. Я смотрел, как он протягивает руку, чтобы приподнять безвольно опущенную голову безумного убийцы. Когда тот поднял глаза и их взоры встретились, я уже знал, пусть и не понимая этого отчётливо, что Халед потерян для нас.
Я отвёл взгляд, ощущая себя лодочником, весь день шарившим багром по дну озера в поисках затонувшей лодки. Во рту пересохло. Сердце стучало, как узник в стены, так, что отдавалось в голове. Ноги словно налились свинцом: стыд и страх приковали их к земле. И подняв глаза вверх, на отвесные, непроходимые горы, я почувствовал, как будущее пронизывает меня дрожью – так трепещут усталые ветви ивы в грозу под раскатами грома.
Глава 33
В те годы главная дорога из Чамана, прежде чем выйти на шоссе, ведущее в Кандагар, пересекала приток реки Дхари, проходила через Спин-Балдак, Дабраи и Мелкарез. Протяжённость пути составляла около двухсот километров: машиной можно было добраться за несколько часов. Понятно, что наш маршрут пролегал не по шоссе, автомобилем мы не могли воспользоваться. Мы ехали верхом, пробираясь через добрую сотню горных ущелий, и это путешествие заняло больше месяца.
В первый день мы устроили стоянку под деревьями. Багаж – то, что мы переправляли в Афганистан и наши личные вещи – был выгружен на ближайшем пастбище, накрыт овечьими и козьими шкурами, чтобы выглядел с высоты как стадо скота. Среди этих тюков, было привязано и несколько настоящих коз. Когда окончательно сгустились сумерки, возбуждённый шёпот пронёсся по лагерю. Вскоре мы услышали приглушённый топот копыт: пригнали наших лошадей – двадцать ездовых и двенадцать вьючных. Они были не такие рослые, как те, на которых я учился ездить, и в моём сердце взыграла надежда, что с ними будет легче управиться. Большинство мужчин сразу же отправились вьючить лошадей. Я хотел было присоединиться к ним, но был остановлен Назиром и Ахмед Задехом, ведущим двух лошадей.
– Это моя, – объявил Ахмед. – А вон та – твоя.
Назир вручил мне поводья и проверил ремни на тонком афганском седле. Удостоверившись, что всё в порядке, он кивнул в знак одобрения.
– Хорошая лошадь, – проворчал он в своей добродушной манере, словно перекатывая камешки во рту.
– Все лошади хорошие, – ответил я цитатой из него же. – Не все люди хорошие.
– Лошадь превосходная, – согласился Ахмед, бросив восхищённый взгляд на ту, что предназначалась мне; то была гнедая кобыла, широкогрудая, с сильными, толстыми и сравнительно короткими ногами, живыми и бесстрашными глазами. – Назир выбрал для тебя именно её из всех, что у нас есть. Он первый, кому она приглянулась, но далеко не последний, так что кое-кто был разочарован. Он настоящий ценитель.
– По моим подсчётам, нас тридцать человек, но верховых лошадей здесь явно меньше, – заметил я, похлопывая свою лошадь по шее и пытаясь установить с ней первый контакт.
– Да, некоторые поедут верхом, а прочие пойдут пешком, – ответил Ахмед. Он поставил левую ногу в стремя и без каких-либо видимых усилий вскочил в седло. – Будем меняться. С нами десять коз, с ними будут идти пастухи. Некоторых людей мы потеряем по дороге. Лошади – бесценный дар для тех людей Кадера, что под Кандагаром, хотя, скорее, подошли бы верблюды. Но в узких ущельях лучше всего – ослы. И всё же лошади – животные особенно высокого статуса. Думаю Кадер настоял, чтобы были лошади, потому что очень важно, как мы будем выглядеть в глазах людей из диких кланов, которые, возможно, захотят убить нас и забрать наше оружие и медикаменты. Лошади поднимут наш престиж и станут отличным подарком для людей Кадер Хана. Он планирует отдать лошадей, когда мы будем возвращаться назад из Кандагара. Так что часть дороги до Кандагара мы проедем верхом, но весь обратный путь придётся проделать пешком!
– Я не ослышался: ты сказал, что мы потеряем часть людей? – спросил я, озадаченно.
– Да! – рассмеялся он. – Некоторые покинут нас и возвратятся в свои деревни. Но может случиться и так, что кто-то умрёт во время этого путешествия. Но мы останемся живы – ты и я, иншалла. У нас хорошие лошади – так что начало удачное!
Ахмед умело развернул лошадь и подъехал лёгким галопом к группе всадников, собравшихся вокруг Кадербхая метрах в пятидесяти от нас. Я взглянул на Назира, Он кивнул мне, приглашая оседлать лошадь и ободряя лёгкой гримасой и невнятно произнесённой молитвой. Мы оба ожидали, что лошадь меня сбросит. Назир даже зажмурился, с отвращением предвкушая моё падение. Поставив левую ногу в стремя, я оттолкнулся правой и прыгнул. В седло я опустился более грузно, чем рассчитывал, но лошадь хорошо приняла всадника и дважды наклонила голову, готовая двигаться. Назир открыл один глаз и обнаружил, что я вполне удобно устроился на новой лошади. Он был так счастлив, что буквально светился от непритворной гордости и одарил меня одной из своих редких улыбок. Я дёрнул за поводья, чтобы повернуть голову лошади, и слегка наддал каблуками. Реакция лошади была спокойной, движения – красивыми, изящными, горделиво-элегантными. Мгновенно перейдя на грациозную лёгкую рысь, она без всяких дальнейших понуканий подскакала к Кадербхаю и его окружению.
Назир ехал вместе с нами, немного сзади и слева от моей лошади. Я бросил взгляд через плечо: его глаза были широко открыты, выглядел он столь же озадаченно, как, наверно, и я. Лошадь, впрочем, придавала мне вполне пристойный вид. «Всё будет хорошо», – шептал я, и слова эти в моём сознании продирались сквозь густой туман тщетной надежды, и я понимал, что произношу их как своего рода заклинание. «Гордость уходит… перед падением, – так можно коротко передать смысл изречения из Книги притчей Соломоновых, глава 16, стих 18. – Погибели предшествует гордость, и падению надменность». Если он действительно так сказал, значит Соломон был человеком, хорошо, гораздо лучше, чем я, знавшим лошадей. Я же, поравнявшись с группой Кадера, осадил лошадь с таким видом, словно и в самом деле понимал, что я делаю в седле, если мне суждено было это когда-нибудь понять.
Кадер на пушту, урду и фарси отдавал текущие распоряжения. Я перегнулся через седло, чтобы прошептать Ахмеду Задеху:
– Где ущелье? Я не вижу в темноте.
– Какое ущелье? – спросил он тоже шёпотом.
– Горный проход.
– Ты имеешь в виду Чаманское ущелье? – Ахмед был озадачен моим вопросом. – Оно в тридцати километрах позади нас.
