– Скучает. Ты ж его знаешь. У него теперь слишком много свободного времени. Ему не хватает его каскадерских штучек. Они у него действительно здорово получались. Но Летти была сама не своя, когда он выпрыгивал на ходу из грузовиков и проламывался сквозь закрытые окна и прочие заграждения. Она страшно боялась за него и заставила бросить это дело.
– И чем же он занимается?
– Он у нас теперь большой начальник – что-то вроде исполнительного вице-президента компании, которую мы организовали – Летти, Кавита, Карла с Джитом и я. – Поколебавшись, она добавила: – Она спрашивала о тебе.
Я молча смотрел на нее.
– Карла, – пояснила она. – Она, вроде бы, хочет встретиться с тобой.
Я продолжал молчать и не без удовольствия наблюдал за тем, как разнообразные эмоции гоняются друг за другом на фоне мягкого ландшафта ее лица с безупречными чертами.
– А ты видел, как он выполняет свои трюки? – спросила она.
– Викрам?
– Да. Он проделал целую кучу разных трюков, пока Летти это не прикрыла.
– Да нет, я был слишком занят. Но мне хочется увидеться с ним.
– Так что же тебе мешает?
– Увижусь. Я слышал, он ошивается возле Колабского рынка, но я давно не заглядывал в «Леопольд». Я много работаю, даже по ночам… и просто… был занят.
– Я знаю, мягко отозвалась она. – Может быть, даже слишком занят, Лин. Ты выглядишь не очень-то хорошо.
– Стараюсь поддерживать форму, – вздохнул я, принужденно посмеиваясь. – Через день хожу на бокс или карате. Куда уж больше.
– Ты же знаешь, что я не о том.
– Ну да, знаю… Слушай, я, наверно, тебя задерживаю…
– Нет.
– Точно? – спросил я с наигранной улыбкой.
– Я хочу задержать тебя еще на какое-то время, но только не здесь, а у себя в номере. Я закажу кофе прямо туда. Пошли.
Она была права: вид был исключительный. Паромы, перевозившие туристов на остров Элефанту и доставлявшие их обратно, гордо скользили по волнам. Сотни более мелких судов зарывались носом в воду и кланялись, как птицы, чистящие перышки, а гигантские грузовозы, прикованные якорями к горизонту, неподвижно маячили вдали, на границе спокойной воды залива. Под высокой каменной аркой Ворот Индии и вокруг нее вились цветные гирлянды туристов.
Лиза сбросила туфли и села на кровать, скрестив ноги. Я примостился на краешке рядом с ней, с интересом разглядывая щербинки в полу. Мы молчали, слушая звуки, доносившиеся в комнату с морским ветерком. Занавески вздымались, как паруса, и в следующий момент с легким шуршанием опадали. Затем она сделала глубокий вдох и произнесла:
– Я считаю, что ты должен жить со мной.
– Хм… Это…
– Пожалуйста, выслушай меня! – прервала она меня, подняв ладони.
– Я просто не думаю…
– Ну пожалуйста!
– О’кей, – улыбнулся я, устраиваясь на кровати более основательно и прислонившись к спинке.
– Я нашла неплохую квартиру. В Тардео. Я знаю, ты любишь Тардео. Я тоже люблю. И я уверена, что квартира тебе понравится, потому что мы оба любим такое жилье. И вообще, Лин, я хочу сказать, что нам с тобой нравятся одни и те вещи. У нас много общего. Мы оба отказались от наркоты. А это не хрен собачий, ты сам знаешь. Это немногим удается. Но у нас с тобой это получилось – и у тебя, и у меня – и это потому, что мы с тобой похожи. Нам с тобой будет хорошо, Лин. Мы будем… хорошо жить.
– Видишь ли, Лиза… я не могу утверждать, что бросил наркотики.
– Ты бросил, Лин.
– Я не уверен, что никогда больше не притронусь к ним.
– Но тем более важно, чтобы кто-то был рядом, как ты не понимаешь? – умоляюще произнесла она, чуть не плача. – Я удержу тебя от них. Насчет себя я уверена, я их ненавижу. Если мы будем вместе, то будем присматривать друг за другом, вместе работать в Болливуде, вместе отдыхать.
– Понимаешь, есть обстоятельства…
– Если ты беспокоишься насчет австралийской полиции, то мы можем уехать куда-нибудь, где они тебя не найдут.
– Кто сказал тебе об этом? – спросил я, сохраняя непроницаемое выражение лица.
– Карла, – ответила она спокойно. – И тогда же она наказала мне заботиться о тебе.
– Карла велела тебе заботиться обо мне?
– Да.
– Когда?
– Давно уже. Я спросила ее как-то насчет тебя – как она к тебе относится и каковы ее планы в отношении тебя.
– Почему?
– Что «почему»?
– Почему ты спросила об этом? – произнес я медленно, накрыв ее руку своей.
– Потому что я влюбилась в тебя, дурак! – объяснила она, встретившись со мной взглядом и тут же отведя его. – Я и с Абдуллой-то сблизилась только для того, чтобы заставить тебя ревновать или, по крайней мере, заинтересоваться мной. И потом, он был твоим другом, и так я могла чаще видеться с тобой.
– О господи! – вздохнул я. – Прости меня, Лиза.
– Ты имеешь в виду Карлу? – спросила она, наблюдая за тем, как трепещут на ветру занавески. – Ты все еще влюблен в нее?
– Нет.
– Но все еще любишь.
– Да.
– А… как насчет меня?
Я не ответил ей, потому что не хотел, чтобы она знала правду. Я и сам не хотел знать ее. Тишина сгущалась и разбухала, я уже кожей ощущал, как она наваливается на меня.
– У меня есть друг, скульптор, – сказала она наконец. – Его зовут Джейсон. Ты знаешь его?
– Нет, не помню, чтобы мы встречались.
– Он англичанин, и у него типично английский взгляд на вещи, не такой, как у нас – американцев, я имею в виду. У него большая студия в Джуху. Я иногда бываю там.
Она опять замолчала. Мы сидели, погружаясь поочередно то в прохладу, доносившуюся с морским бризом, то в жару, поднимавшуюся с улицы. Ее взгляд обволакивал меня, как краска стыда. Я смотрел на наши руки, сцепленные на постели.
– Когда я была у него в последний раз, он разрабатывал новую идею, которая пришла ему в голову. Он заполнял гипсом пустую упаковку – ну, знаешь, пузырчатый целлофан, в котором продают игрушки, или такие штуковины из пенопласта, которыми обкладывают телевизоры. Он называет эти емкости негативным пространством и использует их в качестве формы для своих скульптур. У него уже сотни таких скульптур, изготовленных с помощью коробок для яиц, целлофановых упаковок для зубных щеток, наушников и тому подобного…
Я посмотрел на нее. В небесах ее глаз собирались маленькие грозы. Было видно, как губы формируют ее тайные мысли, готовясь высказать сокровенную правду.
– Я ходила по его студии, осматривая все эти белые скульптуры, и думала о том, что и сама я – такое же негативное пространство. Всегда была, всю свою жизнь. Всегда была формой, ожидавшей, что меня наполнит кто-нибудь или что-нибудь, какое-нибудь реальное чувство, которое придаст смысл моей жизни…
