– Разумеется, я помню их. Ты притащил меня сюда, чтобы я повидался с ними?
Прабакер поморгал глазами, затем посмотрел на лица дрессировщиков и полицейского.
– Да, Лин, – ответил он спокойно. – Эти люди хотели поговорить с тобой. Ты… ты хочешь сейчас уйти?
– Да нет, я просто… Не имеет значения. Но что им нужно от меня? Я не могу разобрать, что они говорят.
Прабакер попросил их объяснить, что они хотят, и они стали громко и взволнованно рассказывать свою историю, вцепившись в решетку, как будто это был спасательный плот в открытом море.
Прабакер велел им успокоиться и говорить медленнее, а сам стал переводить мне их слова:
– Они говорят, что остановились около Нейви Нагар и встретили там других дрессировщиков с еще одним медведем, очень худым и печальным. Они говорят, что эти дрессировщики обращаются со своим медведем без всякого уважения, они бьют его хлыстом, и медведь плачет, потому что ему больно.
Дрессировщики опять разразились длинной взволнованной тирадой. Прабакер кивал, слушая их, и открыл рот, приготовившись переводить. Толпа любопытных арестантов возрастала. За решеткой начинался коридор, с одной стороны которого располагались зарешеченные окна, с другой – помещения для заключенных, откуда они в данный момент и высыпали. У решетки скопилось не меньше сотни человек, завороженно слушавших рассказ дрессировщиков.
– Эти дрессировщики били своего медведя очень сильно, – переводил Прабакер, – и не переставали бить его, даже когда он плакал. А ведь знаешь, это был медведь-девочка!
В толпе у решетки при этом сообщении послышались возгласы, исполненные гнева и сочувствия медведю.
– Тогда наши дрессировщики стали очень расстроенные из-за этих других дрессировщиков, которые били медведя. Они пошли к ним и сказали, что не надо бить никаких медведей. Но те дрессировщики были очень плохими и сердитыми. Было много крика, толкания и нехороших обзывательств. Те дрессировщики обозвали наших разъебаями. Наши обозвали тех раздолбаями. Плохие дрессировщики обозвали наших распиздяями. Наши обозвали их долбоебами. Те обзывали наших и рас-такими, и рас-сякими, а наши тоже говорили тем много разных ругательств…
– Ясно, Прабакер, давай ближе к делу.
– Хорошо, Лин, – сказал он, внимательно слушая дрессировщиков. В переводе наступила длительная пауза.
– Ну, так что же они говорят? – не выдержал я.
– Продолжают называть разные ругательства и обзывательства, – ответил Прабакер, беспомощно пожав плечами. – И знаешь, там есть среди них очень замечательные. Перевести их тебе?
– Не надо.
– О’кей, – сказал он наконец. – В конце кто-то позвал полицию, и после этого началась большая драка.
Он опять замолчал, слушая, как развивались события дальше. Посмотрев на охранника, я увидел, что он внимает этой саге с неменьшим интересом, чем остальные. При этом он жевал паан, и колючки его усов прыгали вверх и вниз, подчеркивая особо примечательные моменты. Внезапно арестанты взорвались восторженным ревом в связи с тем оборотом, какой приняли события; охранник вторил им с таким же восторгом.
– Сначала в этой большой драке побеждали плохие дрессировщики. Это была настоящая битва, Лин, совсем как в «Махабхарате». У тех, нехороших парней были друзья, которые тоже сражались кулаками, ногами и шлепанцами. И тут медведь Кано очень огорчился. Как раз перед тем, как пришла полиция, он тоже стал драться, чтобы помочь своим дрессирующим его друзьям. И драка очень быстро кончилась. Он покидал тех парней налево и направо. Кано очень хороший бойцовый медведь. Он побил этих плохих дрессировщиков и всех их друзей и дал им большую взбучку.
– И тут этих синих парней арестовали, – закончил я за него.
– Печально говорить, но так, Лин. Их арестовали и обвинили в разрушении покоя.
– Ясно. Давай поговорим с копом.
Мы втроем отошли к голому металлическому столу. Люди за решеткой напрягали слух, пытаясь разобрать, о чем мы говорим.
– Как будет на хинди «поручительство», Прабу? Выясни у него, не могут ли они освободить этих парней под поручительство.
Когда Прабакер спросил дежурного об этом, тот покачал головой и сказал, что это исключено.
– Тогда, может быть, мы заплатим штраф? – спросил я на маратхи; под штрафом повсеместно подразумевалась взятка полицейскому.
Дежурный улыбнулся, но опять покачал головой. Во время драки пострадал полицейский, объяснил он, и от него ничего не зависит.
Бессильно пожав плечами, я сказал дрессировщикам, что не могу освободить их ни под поручительство, ни за взятку. В ответ они затараторили на хинди так быстро и неразборчиво, что я совсем ничего не понял.
– Нет, Лин! – расплылся в улыбке Прабакер. – Они не беспокоятся о себе. Они беспокоятся о Кано! Он тоже арестован, и они очень тревожатся об их медведе. Они хотят, чтобы ты позаботился о нем.
– Медведь тоже арестован? – спросил я полицейского на маратхи.
– Джи, ха! – ответил он, гордо встопорщив усы. – Да, сэр! Медведь находится под стражей на первом этаже.
Я посмотрел на Прабакера, он пожал плечами.
– Может быть, нам посмотреть на медведя? – предположил он.
– Я думаю, мы обязаны посмотреть на медведя! – ответил я.
Мы спустились на первый этаж, где нас провели к другим камерам, находившимся под теми, где содержались арестованные. Здешний охранник отпер нам одну из дверей, и мы увидели Кано, сидевшего в темной и пустой камере. В одном из углов в полу была проделана дыра, служившая туалетом. Медведь был в наморднике; его шею и лапы обмотали цепями, тянувшимися к оконной решетке. Он сидел, привалившись спиной к стене и вытянув перед собой задние лапы. Выражение у него было растерянное и очень печальное – вряд ли можно было как-либо иначе описать то, что было написано у него на морде. Он издал протяжный душераздирающий вздох.
Обернувшись к стоявшему позади меня Прабакеру, чтобы задать ему вопрос, я увидел, что лицо его скривилось и он плачет. Не успел я и рта раскрыть, как он направился к медведю, оттолкнув охранника, пытавшегося ему помешать. Подойдя к Кано с распростертыми объятьями, он прижался к нему, положил голову ему на плечо и стал ласково гладить его косматую шерсть, что-то утешительно приговаривая. Я обменялся взглядом с охранником. Тот вытаращил глаза и ошеломленно покачивал головой. Прабакер явно произвел на него впечатление.
– Я первый сделал это, – неожиданно для себя самого похвастался я на маратхи. – Несколько недель назад. Я первый обнимался с медведем.
Охранник презрительно скривил губы:
– Ну да, рассказывайте!
– Прабакер! – позвал я его своего друга. – Кончай обниматься, надо что-нибудь сделать с этим.
Он оторвался от медведя и подошел ко мне, утирая слезы тыльной стороной ладони. Вид у него был настолько несчастный, что я обнял его за плечи, чтобы утешить.
