«К новому, 1835 году правительство вознамерилось учредить городскую почту, — свидетельствует Е. А. Ладыженская. — У нас старшими гостями и хозяевами подчас выражались порицания этой мере: чего доброго! с такими нововведениями к молодым девушкам и женщинам полетят любовные признания, посыплются безыменные пасквили на целые семейства!.. То ли дело заведенный порядок! Войдет в переднюю огромный ливрейный лакей с маленькою записочкой в руках, возгласит четырем-пяти своим собратиям: "От Ольги Николаевны, ответа не нужно", или: "От Глафиры Сергеевны, просят ответа" — и один из заслуженных домочадцев несет писульку к барыне, докладывает ей от кого, часто — и об чем, как будто сам умеет читать, даже по-французски. Не лучше ли так? Не нравственнее ли? Вся жизнь барыни и барышень на ладони всякого лакея; каждый из них может присягнуть, что ни за одной из них ни малейшей шероховатой переписки не водится, а почтальон что? Какое ему дело? Отдал, получил плату — и был таков!
Тревожное раздумье более всего озабочивало тетеньку: это нововведение казалось ей первым насильственным вторжением внешнего мира в свято охраняемый быт семейный».
«Почтовое сообщение было в то время один или два раза в неделю, — рассказывает М. Паткуль, — но с первою же почтою, после моего отъезда, я получила от жениха, на французском языке, церемонное письмо с заглавием Mademoiselle, но иначе и быть не могло.
Отвечать на письма его мне не было разрешено. Быв уверена, что он навещает дядю и тетю, я поручила последней передать ему, что письма его получены мною, но чтобы ответа на них он не ждал, так как мне не позволено переписываться с ним, пока мы не будем объявлены женихом и невестой».
Не получив отцовского благословения на брак, не могла писать писем и своему возлюбленному, кронпринцу Карлу Фридриху Александру, сыну короля Вюртембергского Вильгельма I, великая княжна Ольга Николаевна: «Наконец настал час разлуки, тем более жестокой, что мы не смели писать друг другу, не имея ответа из Петербурга».
В то же время, как свидетельствует М. С. Николева, «по понятиям того времени вести переписку невесте с женихом» в дворянских семьях «не считалось строго приличным».
Пока девушку и молодого человека официально не объявили женихом и невестой, они не могли нигде показываться вместе. Историю своего сватовства рассказывает в записках А. Кочубей:
«При наступлении весны я получил от братьев письмо, которым они меня уведомляли, что дядя Виктор Павлович… намерен весною прибыть в Диканьку. Ввиду этого известия, я с братом Василием Васильевичем собрался ехать в Диканьку, чтобы посетить нашего почтенного дядю Виктора Павловича Кочубея. Вместе с дядей приехала в Диканьку племянница графини Кочубей, княжна Софья Николаевна Вяземская. За несколько лет перед тем Софья Николаевна имела несчастие лишиться матери… Короче сказать, княжна мне очень нравилась, и у меня родилась мысль искать ее руки…
Собравшись с духом, я объяснился с княжною, и надо сказать, что это было престранное объяснение. Софья Николаевна была изумлена, но, однако ж, дала согласие. Мы в радости сейчас же побежали к тетушке объявить ей о нашей взаимной любви. Но тут нашему счастию случилась новая преграда: тетушка объявила решительно, что она очень рада этому союзу, но что княжна имеет отца и без его согласия она ничего не может сделать. Поэтому она советовала мне сейчас же написать письмо к князю Вяземскому, а между тем настаивала, чтобы я немедленно уехал из Диканьки. С смущенным сердцем я возвратился в Ярославец вместе с братом Василием Васильевичем, в нетерпении ожидая ответа от князя Вяземского».
«Кодекс светских приличий» позволял жениху ежедневно бывать в доме невесты. «Девица Чернова действительно была красоты необыкновенной. Через несколько недель знакомства Новосильцов сделал ей предложение и, получив согласие родителей ее на брак, уговорил мать переехать в Петербург, где, поселившись в одном доме с ними, бывал у них ежедневно и, как жених, даже выезжал в своем экипаже вдвоем с невестой».
Поведение девушки-невесты находилось под пристальным вниманием света. 21 ноября 1836 года Дантес писал своей невесте Екатерине Николаевне Гончаровой: «Еще новость: вчера вечером нашли, что наша манера общения друг с другом ставит всех в неловкое положение и не подобает барышням. Я пишу вам об этом, поскольку надеюсь, что ваше воображение примется за работу и к завтрашнему дню вы найдете план поведения, который всех удовлетворит; я же нижайше заявляю, что ничего в этом не смыслю и, следовательно, более чем когда-либо намерен поступать по-своему».
Жених и невеста могли появляться в публике только в сопровождении старших. В очередной раз обратимся к воспоминаниям М. Дмитриева:
«По принятому обычаю, следовало было кому-нибудь из старших делать с женихом и невестой визиты; но тетки почти ни с кем не были знакомы; а Сергей Иванович всех знал, и все его знали, но только по праздничным визитам. Нашли вот какое средство показать невесту: прогулку по большим улицам. Она шла обыкновенно впереди, под руку с женихом, в турецкой шали, которая лежала на локтях, а сзади тащилась по земле. За ними охранителем девственности шел Сергей Иванович; а за ним лакей в ливрее и в трехугольной шляпе. Так эта процессия проходила мимо домов, чтобы все видели из окон, что это жених и невеста».
«В те времена девушка из хорошей семьи не могла жить одна; она должна была жить или в доме супруга, или у родных. Следовательно, ей надо было выйти замуж, чтобы быть независимой».
Существовали правила приличия и для «устарелых девиц». Девушку от 25 до 35 лет называли «кандидаткой» в старые девы, от 35 до 40 лет — «пожилой», в сорок она «старая дева», в пятьдесят — «царь-девица».
«Между бытием тогдашним и нынешним — глубокая пропасть смутных, радостных, тяжких, еще не взвешенных разумом лихолетий. В быте, в семье, во взглядах общества все так изменилось, что невозможно понять душевного облика прежних людей, не припомнив среды, в которой сложились их характеры. Женщина тогда — и женщина теперь… Посадите их рядом и наблюдайте, с каким жадным любопытством они будут разглядывать друг друга и втайне друг другу завидовать: одна — очарованью неизведанной свободы, другая — красоте утраченной женственности».
Как вести себя устарелым девицам?
«Устарелые девицы по собственной вине имеют обыкновение считать свои лета пятнадцатью годами назад, и каждый раз обвиняет их во лжи зеркало. Они хотят продолжать кокетство молодых своих лет и в старости. Их смешное жеманство, их отвратительная чувствительность, навязчивая дружность делают их для мужчин вдвое несносными и слишком оправдывают презрение к ним молодых девиц.
Устарелые девицы не по собственной вине обнаруживают в своих поступках некоторую робость, некоторую, весьма явную даже, заботливость. Так как их чувствования большею частию противоположны их возрасту; то они всегда опасаются изменить себе. Они жеманны и неразвязны; всегда в замешательстве, всегда как на иглах; но добродушие их и достоинства заставят все это забыть.
Устарелые девицы по своей воле обыкновенно унылы, ненавидят людей и нередко даже несносны. Они убегают общества или оскорбляют оные. Должно щадить несчастных; они имеют право на наше снисхождение.
