В целом же столичные дворяне снисходительно относились к провинциальным нравам. «Занимаясь делами по хозяйству, они не имеют времени выдумывать глупые этикеты», — говорит столичный гость о помещиках в повести «Прием жениха».
По-другому столичное дворянство реагировало на нарушение правил этикета в светских гостиных.
Примечателен рассказ А. И. Соколовой об «импровизированном» бале в доме Н. В. Сушкова, где был объявлен конкурс на лучшее исполнение мазурки:
«M-me Мендт сбросила мантилью, подала руку своему кавалеру и понеслась по залу с прирожденной грацией и воодушевлением истой варшавянки. Выбранный ею кавалер оказался достойным ее партнером, и живой, чуть не вдохновенный танец увлек всех присутствовавших… им усердно аплодировали… кричали "браво", и когда они окончили, то шумно потребовали повторения.
M-me Мендт согласилась протанцевать еще раз, но тут случился эпизод, для дома Сушковых совершенно неожиданный.
Оказалось, что ботинки красавицы несколько жали ей ногу… Она согласилась пройти еще два или три тура мазурки, но не иначе, как без башмаков, и, получив восторженное согласие мужчин и несколько смущенное согласие дам, живо сбросила ботинки… и в белых шелковых чулках понеслась по залу…
M-me Сушкова была совершенно скандализована…».
Снять обувь в присутствии мужчин в то время считалось верхом неприличия. По-другому, наверное, и не могла отреагировать жена хозяина дома, Д. И. Тютчева, сестра поэта, «выросшая в чопорных условиях прежнего "большого света"».
Слово «скандализоваться» выражает негативную оценку действий того, кто нарушил правила приличия. «Императрица довольно долго беседовала со мной относительно своих детей. Я ей сказала, что была скандализована манерами бонны великого князя Алексея», — читаем в дневнике А. Ф. Тютчевой.
В то же время «нужно помнить, что многие грешат не намеренно, а по незнанию, и оскорбляющиеся несоблюдением приличий в других, показывают еще меньше такта, чем сами обвиняемые».
«Это был маскарад, данный по случаю приезда в Тверь императора Александра Павловича, — читаем в записках А. В. Кочубея. — На один танец, помню, я пригласил госпожу Зубчанинову жену очень богатого купца, который имел торговые сношения с Ригой, а впоследствии был городским головою в Твери. Г-жа Зубчанинова, урожденная лифляндка, была недурна собою и прекрасно образована.
Случилось, что император тоже пригласил ее на этот танец, и она, не зная придворного этикета, сказала ему, что она уже ангажирована. "Кто этот счастливый смертный?" — спросил государь. Зубчанинова указала на меня. Разумеется, я ей объяснил после, что императору на балу не отказывают».
А вот еще один пример «царской» деликатности: «Близко стоявший ко двору в эпоху царствования императора Николая Павловича, Виельгорский очень часто играл на интимных вечерах императрицы Александры Федоровны, которая очень любила музыку, знала в ней толк и заслушивалась Виельгорского по нескольку часов сряду…
Однажды, когда Виельгорский пил чай в кабинете императрицы и с чашкой в руке подошел к роялю, он, поставив чашку на пюпитр, прикоснулся к клавишам и, забывшись, весь ушел в мир звуков.
Все внимательно и пристально слушали музыку, императрица подошла и облокотилась на рояль, а Виельгорский тем временем, отрываясь минутами, чтобы отхлебнуть глоток холодного чая из поставленной им на рояле чашки, допил последний глоток и машинально, видя перед собой кого-то и не разбирая, кого именно, протянул пустую чашку императрице.
Все остолбенели, а императрица, с улыбкой приняв чашку, передала ее камер-лакею.
Виельгорский ничего не заметил, и спустя несколько времени только, когда он встал из-за рояля, дежурный камергер в глубоком смущении осторожно передал ему о случившемся недоразумении.
Виельгорский в глубоком смущении подошел к императрице и не знал, как приступить к объяснению, но она, милостиво улыбнувшись, заметила, что очень охотно оказала ему эту "маленькую услугу"».
У многих жесткие правила светской жизни вызывали оправданный протест, который проявлялся в форме эпатирующих общество поступков и выходок. Однако светское общество пыталось их представить как шалости и проказы.
Вспомним хотя бы визит Пушкина в дом екатеринославского губернатора, куда он явился «в кисейных, легких, прозрачных панталонах, без всякого исподнего белья». Слова И. П. Липранди проливают некоторым образом свет на выходку Пушкина: «Он отвык и, как говорил, никогда и не любил аристократических, семейных, этикетных обществ…».
«Известный писатель, автор романа "Тарантас" и повестей "На сон грядущий", граф Соллогуб был добродушнейший малый самого веселого нрава, большой остряк и превосходный товарищ, но беззаботен и легкомыслен иногда до безалаберности. Повесничать доставляло ему высшее удовольствие, и его крайне забавляло, если выкидываемые им сюрпризы нарушали китайский этикет в залах гордой его родни. В особенности приводил он этим в отчаяние матушку своей жены (Софии Михайловны), т. е. графиню Виельгорскую (урожденную принцессу Бирон, дочь последней герцогини Саган-Курляндской), хотя она, всегда обезоруживаемая неотрицаемым остроумием его выходок, невольно рассмеявшись, прощала "son grand terrible enfant
[85], и тем более, что и тесть, граф Михаил Юрьевич, будучи сам веселого характера и с крайне либеральным воззрением на чопорно-этикетный формализм, всегда первый хохотал над этими нарушениями строгих обычаев "прекраснейшего" общества».
«Проказы» и «шалости» позволяли себе не только мужчины, но и дамы. Об одной из них рассказывает Е. Ю. Хвощинская: «Одна из дам петербургского большого света возымела желание приблизиться к императрице и для этой цели притворилась обожающею бабушку Потемкину и не покидала ее почти ни на минуту. Она сделалась необходимым для Татьяны Борисовны существом, сопровождавшим ее всюду, конечно, также и во дворец. Обладая умом, красивой наружностью, необыкновенно живым характером, она всем нравилась, и государыня ее полюбила. Между прочим, она была страшная шалунья и любила шутить, устраивая разные проказы, так например: когда у Татьяны Борисовны бывали духовные лица, она с ними вела разговоры, совершенно неподобающие их сану и положению, и ставила в тупик, смущала их, а Татьяну Борисовну удивляла, беспокоила и сердила».
О распространившейся среди женщин моде употреблять «несовершенно приличные слова» писал граф В. А. Соллогуб: «Несколько женщин, умных и прекрасных, вздумали как-то пошалить несовершенно приличными словами, но все-таки прикрытыми очарованием ума и красоты. Казалось, посмеяться и кончить; совсем нет. Большая часть наших дам, которые живут для подражательности в чем бы ни было, в прическе, в вальсе, в разговорах, тотчас же пустились, наперерыв одна перед другой, говорить вслух странности и всенародно, без зазрения совести, так что иногда в наших гостиных раздаются изречения толкучего рынка, и путешественник удивляется невольно принятому в Европе заблуждению, что наши женщины так отлично воспитаны. Это нововведение, нигде не существующее. Стыдливость и скромность будут всегда лучшим украшением прекрасного пола…».
