Несмотря на мечту оставить ремесло наемника, Рафаэль волей-неволей тоже поднялся на борт, когда узнал, что все до единого золотые слитки с корабля унесли за кардиналом. Отдохнув день и напившись, он оправился лучше всех, если не считать Мартина, сумел хитростью добыть себе доспехи и новое оружие, прежде чем присоединиться на пирсе к убитому горем Родриго.
Рафаэль и Родриго послушно явились в каюту и выпили с Гроссбартами. Рафаэль тоже приметил решительные изменения в характере Мартина, который теперь едва ли пил больше глотка-двух вина, а к более крепким напиткам не прикасался. Если наемник и надеялся услышать от Гроссбартов хоть слово благодарности, то перестал, когда братья принялись бранить их с Родриго за то, что они бросили паруса и позволили Мартину командовать. Хуже того, встал вопрос, куда подевались все золотые слитки.
– Священ… кхм, кардинал говорит, он о них позаботился.
Рафаэль повернулся, но Мартин уже исчез.
– Ах ты, драный хер! – взревел Манфрид. – Мартин! Где этот пройдоха?
– А ты что делал, когда наше золото облапывал кардинал? – спросил у Родриго Гегель.
– Ничего, – ответил тот с обычной для него теперь унылой гримасой.
– Ну, что-то же ты должен был сделать, – проговорил Манфрид, раздумывая, не влепить ли юноше оплеуху, чтобы проснулся наконец, когда дверь распахнулась и в каюту ступил король Кипра.
Гроссбарты заморгали, когда дружелюбный, безупречно одетый человек подошел к их столу в сопровождении нескольких не менее расфранченных советников. Его величество поздравил братьев с выздоровлением и восславил Святую Троицу, а также выразил соболезнования по поводу сразившей их хвори и утраты почти всей команды. Затем монарх восторженно принялся объяснять детали плана, подняв опрокинутый стул Мартина и садясь за стол. Гроссбарты не поняли ни слова из того, что он сказал. Манфрид встал, чтобы врезать этому хлыщу за вопиющую невежливость. Родриго наконец улыбнулся и с предвкушением уставился на Манфрида, но Рафаэль вмешался и начал переводить.
– Эта собственная персона суть король, – объяснил наемник, соскользнув со стула, чтобы встать на колени.
– Вот как, – сказал Манфрид и протянул руку. – Манфрид Гроссбарт, слуга Марии.
– Гегель Гроссбарт, живой святой, – добавил Гегель, протянув руку, не занятую бутылкой вина.
Петр сжал ладонь Манфрида обеими руками и возбужденно тряс ее, пока Рафаэль переводил. Шепоток придворных, вызванный тем, что пилигримы не проявили должного почтения к коронованной особе, стих по одному слову монарха. Когда их неумелый, но тщательный переводчик вновь сел, собравшиеся продолжили говорить о Гипте, Иерусалиме и Деве Марии. Родриго иногда перебивал их жесткими заявлениями о природе служения и вечного блаженства. Если бы братья понимали итальянский, точно влепили бы ему затрещину за глупость. К счастью, они не понимали, а Петр не обиделся, зная, какую утрату понес юноша, так что зловещие выступления Родриго тревожили лишь советников и Рафаэля.
Если бы Родриго верно перевел диалог между Петром и Гроссбартами, невообразимые богохульства братьев наверняка привели бы к большим неприятностям, но он не вмешивался, а косноязычный и взволнованный Рафаэль не смог бы передать степень их еретических бредней, даже если бы захотел. Поэтому все, кроме Родриго и встревоженных придворных, наслаждались вином и беседой, а затем и трапезой, которую принесли слуги. Хоть Петр и огорчился немного, что гости не предложили вернуть ему королевскую каюту, он все равно был доволен тем, что братья вправду показали себя людьми боговдохновенными, а Гроссбарты даже согласились, что король – не такой уж пиздюк, хоть и аристократ.
Время шло, Гроссбарты проводили дни в своих обычных занятиях, то есть дрались, ели и напивались, а вечера – в блестящем обществе короля. К ним частенько присоединялся кардинал, который, впрочем, воздерживался от перевода, чтобы спасти свою шкуру, а заодно и их жизни. Мартин лишь печально смотрел, как бесценные тигровые лилии, собранные им в садах Родоса, теряют имбирный блеск и становятся пепельными. Родриго от этих собраний отстранили, поскольку его оскорбления легко понимал Петр; печальный юноша смотрел с кормы на север, а его слезы соединялись с теми, что выплакала Дева Мария, чтобы наполнить все океаны мира.
Когда на горизонте поднялись рубиновые тучи, будто пар над котелком, Манфрид подошел и остановился рядом с Родриго. Гроссбарт заметил, как изменилось его поведение, меланхолия не была Манфриду по душе. Мальчишке нужно собраться или вылететь за борт, потому что Гипет рядом, и Манфрид такого разложения не потерпит.
– Все психуешь по поводу капитана? – недоверчиво покачал головой Гроссбарт.
– Больше у меня никого не было, – хлюпнул носом Родриго. – Сперва мама, потом отец, затем мой брат, а теперь и он. Все умерли.
Вновь брызнули слезы, но, прежде чем Родриго успел вновь обернуться к закату, Манфрид схватил его за волосы и, болезненно натянув едва зажившую кожу на ухе, развернул лицом к себе.
– Скажи мне, что ему не лучше сейчас там, где он оказался, – рявкнул Манфрид. Когда юноша непонимающе уставился на него, продолжил: – Все сомневаешься, да? Говоришь, ему хуже одесную Пресвятой Девы, чем на вонючей посудине в компании людей, у которых кровь на руках не обсохла?
– Но я хочу, чтобы он…
– Чтобы он что? Ожил и страдал, а не вкушал блаженство? Хочешь, чтобы он мучился тут вместе с нами? Эгоистично, – добавил Манфрид, не отпуская Родриго.
Кожа натянулась еще чуть-чуть, когда юноша потянулся к горлу Манфрида, но остановился, когда его раненая рука попыталась сжаться на шее Гроссбарта. Затем Родриго обмяк, и Манфрид отпустил его.
– Подумай. Он ушел туда, куда все мы уйдем, хвала Деве Марии. Если попробуешь сказать, что ему сейчас хуже, чем было, я докажу, что это не так. Другое дело, еретики туда не попадают, так что если хочешь увидеть его и остальную свою морально-нищую родню, лучше бери жопу в руки и соберись.
– Ничего ты не знаешь! – закричал Родриго. Его лицо пылало. – Ничего! Он умом повредился еще до того, как вы пришли, а из-за вас ему стало хуже! Я знал, что вы его погубите!
– Люди сами себя губят, – сказал Манфрид.
– Он вас слушал! – взвыл Родриго. – Годами я был ему послушен, как почтительный сын послушен отцу, и что? Явились, неизвестно откуда, и вдруг он доверяет вам, а не мне!
– Вот так колесо крутится, – проговорил Манфрид, пытаясь изобразить глубокомысленность. – Может, кабы ты ему был лучшим сыном, он бы и ногой не ступил на эту посудину. Может, тебя послушался бы.
Уходя, Гроссбарт даже не взглянул на Родриго, а его довольная улыбка осталась невидимой для всех, кроме Пресвятой Девы.
В корабельной конюшне Аль-Гассур показывал завернутую в ткань реликвию (которую привык считать сердцем своего брата) коням. Животные принимались бить копытами и тихонько ржать всякий раз, как араб доставал ее из-под плаща. Он почтил скакунов сказанием о Баруссе и шептал в их длинные уши, что продаст Гроссбартов первому бедуину-работорговцу, какого встретит. А затем отправится на восток, чтобы отыскать море, где ждет его невеста, и, быть может, вновь свидеться там, под волнами, с братом.
