Он подтянул ее ближе, их языки сплелись до самого высшего мига. Затем они отстранились друг от друга, их губы соединил мостик слюны, а перед глазами Гегеля вместо небесной Марии предстала уродливая старая ведьма.
Усохшие груди качнулись из стороны в сторону, язык мелькнул между нескольких уцелевших зубов и разорвал нитку слюны. Гегель сжался от ужаса и кончил в ее холодную липкость; заорал, когда понял, что его околдовали, и рванулся прочь от ведьмы, врезавшись головой в перевернутый столик. Одновременно в глазах потемнело, и его стошнило, а жестокий хохот старухи провожал его в ночные кошмары, которые не могли и надеяться на сравнение с его первым сексуальным опытом.
Гегель, как мог, держался в бессознательном состоянии, но в конце концов вокруг опять возникла тесная комната. Он сел и заметил, что карга склонилась над его братом. Поднимаясь на ноги, он бесшумно обнажил меч. «Ведьма, – подумал он, – ведьма, ведьма, ведьма!»
Не оборачиваясь, она сказала:
– Он ужасно скоро умрет, если я не закончу свою работу.
Гегель заскрипел зубами, закрыл глаза и долго стоял неподвижно. Наконец он выпалил:
– Если он не поправится ужасно скоро, я тебя выпотрошу.
– Честь по чести.
– Ты ведьма.
– Проницательный какой.
– Дьяволопоклонница.
Она повернулась, сжимая в руке иглу цвета ржавчины:
– Не так ты меня раньше называл.
– Ты меня обманула!
– Ты согласился уплатить эту цену, Гроссбарт. Из доброты душевной я тебе подсластила ее, чтоб ты так же потешился, как и я, а теперь ты корчишь из себя хорошего мальчика.
И старуха игриво ему подмигнула.
– Ведьма.
– У тебя утробный сок на метле половой сохнет, – бросила она, указывая на бороду Гегеля.
– Ведьма!
– Ой, да брось. Ты и сам-то не монах, любовничек.
– Еще раз так меня назовешь, и все мы окажемся в аду до рассвета.
– Эх, какое искушение, какое искушение. А теперь спрячь-ка свою тыкалку, кобелек мой похотливый.
И ведьма принялась зашивать Манфрида.
Гегель почувствовал, как холодный сквозняк коснулся нижней части его тела, покраснел и быстро спрятал оба своих инструмента. Он рухнул в кресло. Кишки в животе болезненно сжимались от ее слов и собственных воспоминаний. Моргнув, он взглянул в окно и увидел, что пришел день, а снегопад закончился. Гегель поднялся и вышел на двор, чтобы опорожнить кишечник.
Справив нужду, он вернулся и присел рядом с ведьмой над телом брата. Манфрид дышал уже не так натужно, его лоб не обжигал руку и не казался холодным как камень. Старуха обкорнала бо́льшую часть его правого уха: отрезанные, почерневшие кусочки уже сушились у очага. К ноге и уху Манфрида карга примотала примочки, теперь его грудь ритмично поднималась и опускалась.
– Это все, что надо сделать? – спросил Гегель.
– С тобой пришлось повозиться дольше, но борода шрамы прикроет.
– А?
Гегель потрогал свое лицо и с удивлением обнаружил следы какой-то мази на рассеченной щеке, а под ними – швы. Половина лица у него онемела. Продолжив обследование, Гегель почувствовал мазь и на прокушенном псом ухе и коже, а также швы на изодранной мантикорой руке и укушенной собакой ноге.
– Когда ты успела это сделать?
– Прошлой ночью. Пришлось открыть старый укус у тебя на лодыжке, чтоб гной выпустить, иначе почернела бы да сгнила через неделю.
– Уф, – только и сказал Гегель вместо «спасибо»: благодарности от него эта ведьма не дождется. – Только и всего? Заштопала нас, будто рваную рубаху? Что за ведовство такое?
– Гегель, – застонал во сне Манфрид, хлопая рукой по полу.
– Я здесь, брат, – отозвался Гегель, забыв, о чем хотел расспросить каргу.
Манфрид открыл один покрасневший глаз и схватил брата за руку.
– Мантикора, – прошипел он и снова потерял сознание.
– Что это он сказал? – поинтересовалась ведьма.
– Не твое дело.
– Честь по чести. На, поешь-ка.
Старуха поставила рядом с Гегелем миску с тушеным мясом.
– Не буду есть ничего, чего ты касалась, ведьма. Может, это отрава.
– Цыц. Ты уже попробовал самое мерзкое в этом доме.
Она захихикала и уселась в кресло.
Гегель неохотно принялся за еду. В процессе он все время переводил взгляд с ведьмы на Манфрида и обратно. Наконец он спросил:
– Скоро он сможет встать?
– Мои уменья получше будут, чем у цирюльника, я тебе говорила. До завтра оклемается, а если нет, до послезавтра.
– Уф.
Гегель не хотел лишнего мгновения провести рядом с ней, уже не говоря о целой ночи. День тянулся мучительно медленно, а с наступлением темноты возобновился снегопад. Он вышел на двор и набрал дров, чтобы уложить в поленницу внутри хижины, а потом Манфрид вдруг сел, проглотил четыре миски тушеного мяса и снова уснул, не проронив ни слова.
– Не хочешь чего-то сладенького, чтоб согреться? – жеманно поинтересовалась ведьма, когда на горы опустилась ночь.
– Закрой капкан, пока я его не спустил, – огрызнулся Гегель, надеясь заставить ее замолчать.
– А, вижу, какие тебе грязные мысли в голову лезут. Но нет, дорогой мой, с тебя уж хватит. Ты меня всю истолок да измочалил.
– Я сказал… – начал было Гегель, но вдруг увидел бутыль, которую ему протягивала старуха, и решил не спешить с выводами. Он осторожно понюхал горлышко и сжался от восторга и облегчения, почуяв знакомый запах медовухи. – Если ты туда другой дряни подмешала, я тебе голову отрублю и сожгу ее, ведьма.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Пей.
Перекрестившись, Гегель чуть отхлебнул, а затем сделал глоток побольше. На вкус выходило немного крепче, чем другие медовые настойки, какие ему доводилось пробовать, так что Гроссбарт жадно присосался к бутылке. Из чувства справедливости он закрыл Манфриду нос и влил брату в глотку спиртное. То, что больной Манфрид не захлебнулся медовухой, послужило лишним доказательством ее высокого качества. Гегель прикинулся, будто не замечает, как ведьма смотрит на него, но расслабиться не мог.
– Что? – наконец зарычал Гегель, изо всех сил пытаясь вложить в голос угрозу.
– Если я тебе кое-что расскажу, даешь слово, что не схватишься за меч?
– Ничего я тебе обещать не буду.
– Ну и хорошо.
Время тянулось, и чем больше Гегель пил, тем больше его грызло любопытство, точно крыса – зерно в мешке. Он ерзал на месте и почесывался. Проверял состояние брата до тех пор, пока Манфрид не сумел выдавить несколько грязных ругательств и не попытался его неуклюже ударить. Он вышел на двор и помочился, долго смотрел на снег, а потом вернулся внутрь и снова принялся ерзать. И сказал наконец:
