– А как мне вас именовать? – спросить Эннио.
– Я-то Гегель, а брата моего зовут Манфридом, оба мы Гроссбарты.
– Это, значит, большая правда, – ухмыльнулся Усатый.
– Ты к чему клонишь, волосатый? – воззрился на него Манфрид, но чужеземец только безучастно пялился в ответ.
– Это Альфонсо, – представил спутников Эннио, – и его кузен Джакомо.
Оба посмотрели на братьев безо всякого тепла.
– Аль Понц? – с ухмылкой повторил Манфрид. – То-то он мне сразу понцем показался. Хоть Гегеля спросите, я так сразу и сказал.
– Так и было, – подтвердил Гегель, но думал он о другом.
Гроссбарт и возница подошли к задней двери, Эннио толчком распахнул ее и протянул в темноту лучину. Следом шел Гегель; пот катился по его телу отнюдь не только из-за приятного тепла вокруг. Они прошли по узкому коридору и обнаружили несколько мешков с зерном и бочек с корнеплодами. Еще за одной запертой на засов дверью ярился снежный вихрь, и они ее торопливо закрыли. Три других дверных проема были завешены тканью, за ними оказались гостевые комнаты, в которых лежали только соломенные тюфяки.
Альфонсо и Джакомо приметили полку, на которой оставалось всего несколько бутылок, оба принесли себе по одной к очагу. Манфрид подумал, не убить ли их на месте, но потом принялся корить себя, что не спрятал то, что не влезло к нему в мешок. Из двух охранников Манфрид чуть сильнее ненавидел Альфонсо – за густые черные волосы и усы, и за ямочки на щеках, которые не вязались с плотным телосложением. Не то чтобы ему особенно нравилось резное лицо и руки, а также оливковая кожа Джакомо. Как и большинство мужчин, равно уродливых внутри и снаружи, Манфрид терпеть не мог всех красивых людей на общих основаниях.
– Нашли отличное место, чтоб выспаться, – объявил Гегель, вернувшись в зал.
– Нет. Здесь, Гроссбарты, – твердо сказал Эннио.
– Это почему?
Гегель остановился и повернулся к вознице, по-прежнему сжимая в руках кирку.
– Мы все пятеро будем спать здесь, а она – в других комнатах, – сказал Эннио и нырнул обратно в коридор.
Он добавил что-то на своем родном языке для Альфонсо и Джакомо и скрылся вместе со своей трескучей лучиной.
– Она? – хором переспросили Гроссбарты.
Джакомо побледнел и надолго присосался к бутылке, а Альфонсо что-то пробормотал себе под нос.
– Рассказывай, Понц, – приказал Манфрид.
– Не ваше дело, – буркнул охранник и подвинулся ближе к огню.
Сапог Манфрида выбил из-под Альфонсо табурет, так что чужеземец упал. Он попытался встать, но Манфрид ненавязчиво поднял заряженный арбалет, и его конец уперся итальянцу в гульфик. Оторопевший Джакомо опустил ладонь на рукоять меча, но замер, когда сообразил, что кирка Гегеля вдруг оказалась у него под подбородком, железное острие холодило адамово яблоко.
– Рассказывай, Понц, – улыбнулся Манфрид.
Альфонсо покосился на Джакомо, который принялся орать на него, мол, делай все, что прикажут эти сумасшедшие бандиты. Гроссбарты не одобрили переход на непонятный им язык, и Гегель прижал свой инструмент к горлу Джакомо так, чтобы поранить кожу. От этого чужеземец мгновенно затих, прожигая взглядом кузена. «Потом избавимся от этих иностранных ублюдков», – подумал Альфонсо и исполнил приказ Манфрида.
– Женщина, она… для Алексия Барусса, – проговорил Альфонсо, надеясь, что этого хватит.
Не хватило.
– Это кто такой? – спросил Манфрид и ткнул итальянца арбалетом, так что наконечник поднялся и уперся Альфонсо в дублет.
– Он капо… э-э-э, морской капитан, – промямлил Альфонсо. – В Венеции. Она – его, мы ее для него забрали, везем домой.
– А что она делает в наших краях? – продолжил допрос Манфрид.
– Она была в… – Альфонсо прикусил губу и почти правильно угадал: – В аббатействе. Несколько лет провела в аббатействе в вашей империи, теперь мы ее забрали. Если что-то случится с нами или с ней, он будет вас преследовать до самой вашей смерти и покарает…
– Ага, я понял, – Манфрид опустил оружие. – А теперь заткнись. И лучше вам обоим помнить, что вы обязаны нам жизнью.
Гегель последовал примеру брата, вытер пятнышко крови с плеча Джакомо и снова повесил кирку в петлю на поясе. Джакомо расслабился, прикоснулся к шее и разразился тирадой, обращенной к Альфонсо, который в свою очередь объяснил, что братья явно тронутые луной и с ними нужно соответственно разобраться. Если не сейчас, то потом.
– Выходит, монашка? – спросил брата Гегель.
– Скорее сладкая крошка, которую он хотел припрятать, пока жена умрет или что-то в этом роде. Не сказали, мол, дочь, сестра или еще кто, но мало ли. Понцик-то ушами не вышел, – проворчал Манфрид и осторожно прикоснулся к своему рваному уху.
Когда Эннио вернулся из коридора, он был бледен и дрожал. Альфонсо и Джакомо заговорили разом, но Манфрид врезал Альфонсо по уху, чтоб говорил по-людски или молчал в тряпочку. Эннио сурово взглянул на братьев, но, казалось, его мысли занимало что-то другое. Он поспешил к двери и убедился, что она крепко заперта на засов, а затем подтащил еще одну скамью к огню. Остальные следили за ним во все глаза. Вздохнув, возница отобрал у Альфонсо бутылку.
– Иди, принеси мешок с зерном и свари каши, – устало приказал Эннио.
Альфонсо заворчал, но ушел в темный коридор.
– Гроссбарты, – сказал Эннио, – все вопросы нужно задавать мне, а не моим спутникам, ибо они ничего существенного вам не расскажут.
– Уж не знаю, где тут правда, – бросил Манфрид. – Эта девчонка капитану кто – родня или родню рожать будет?
– Само собой, это не ваше дело, – ответил Эннио и недовольно посмотрел на вернувшегося Альфонсо.
– Может, так, а может, и нет, – проговорил Манфрид, снимая котелок с огня и ставя его на лавку.
Гегель не стал тратить время на споры и просто черпал своей миской всякий раз, когда Манфрид не хлебал прямо из котелка. Три чужеземца сварили и съели свою кашу в завистливом молчании.
Когда мясо и отвар закончились, Гроссбарты посмотрели на кашу. Гегель не столько попросил разрешения, сколько сделал объявление, ее братья доели. Довольные, раздувшиеся Гроссбарты уселись у огня и посасывали свой шнапс. Даже Альфонсо и Джакомо, похоже, забыли о недавнем столкновении, перешептывались и пьяно ухмылялись. После каши братья даже спустили им языковое нарушение. Эннио снова скрылся в коридоре, но вскоре вернулся со свежей изморозью на шапероне и со вздохом уселся на свое место.
– Снег прекратился, – наконец сказал возница, – и луна почти полная, так что все видно.
– Ну, это уже кое-что, иначе ты бы молчал, – вклинился Манфрид.
– Нигде ни огонька, – проговорил Эннио, перекатывая бутылку из ладони в ладонь. – Ничего странного, если бы они все были здесь, но их нет.
