Рядом с ней они вздрогнули, когда им в спины прилетел теплый порыв ветра, полный зловония. Одновременно обернувшись, спутники не увидели ничего, кроме задней части монастыря и собственных следов, уходивших во тьму. От вони горели глаза, и все трое сразу опознали в ней запах гниющего мяса. Ветерок стих, но зловоние не исчезло. Эннио сделал шаг по направлению к аббатству, когда Манфрид тихонько присвистнул.
За маленькой дверцей скрывалось раскинувшееся на скальном выступе кладбище. С одной стороны его ограничивала взметнувшаяся вверх скала, с другой – провал, уходивший по склону горы в темноту. Из снега торчали кресты и надгробия, точно обломки наводнения, а рядом с самым большим курганом виднелись несколько холмиков поменьше. Любой другой не увидел бы в них ничего, кроме очередных сугробов, но Гроссбарты мгновенно опознали склеп. Они побежали через кладбище, спотыкаясь и ударяясь коленями о скрытые в снегу надгробия. За ними, неуклюже потащился Эннио.
Каменную дверь гробницы явно не трогали несколько веков, и Эннио прислонился к ней. Он с завистью смотрел, как Гегель извлекает из мешка бутылку и отпивает, затем передает брату. Манфрид отхлебнул и установил шнапс в снегу у ног. Пока Гроссбарты осматривали дверь и переговаривались на своем личном диалекте, Эннио подхватил бутылку, как он надеялся, непринужденным движением и присел на корточки в снегу, чтобы не садиться на могилу.
Хорошенько отпив из бутылки, итальянец подумал об одной девушке в Венеции, которая поможет ему забыть о загадочных городках, странных пассажирах и заснеженных некрополях. Подумал о ее оливковой коже и зеленых глазах, о том, как мило она его дразнит, когда он притворяется, будто забыл кошелек дома. А потом Эннио увидел, как Гегель вытаскивает из мешка лом и всаживает его в щель под дверью склепа, и поперхнулся.
– Зачем вы это делаете? – прохрипел итальянец.
– Замажься, – бросил Манфрид.
– Не идет, – процедил Гегель, который навалился на лом так, что лицо налилось кровью, а костяшки побелели.
– Вы хотите туда войти? – ахнул Эннио.
– Само собой, – ответил Манфрид, разгребавший снег под дверью.
– Ну что, есть? – спросил Гегель, откладывая лом.
– Ага, – вздохнул Манфрид, – но и нас прищучили. Глянь, что думаешь?
Гегель присел на корточки рядом с братом. Снизу дверь подпирали крупные камни и кладка. Но Гроссбарты встречали преграды и похуже. Они принялись рыться в мешках, а Эннио бегал туда-сюда и в ужасе пялился на них.
– Что там, внутри, может нам открыться о городе? Или о вони у ворот? – раздраженно спросил итальянец.
– Ничего, – ответил Гегель, вытаскивая зубило и молоток для Манфрида.
– Даже меньше, – добавил Манфрид. – То, что лежит в могилах, открывает лишь будущее, а не прошлое.
– Да, это очень распространенное заблуждение, – согласился Гегель, устанавливая зубило.
– Что? – У Эннио голова шла кругом. – Что за чушь вы несете?
– Ну, – протянул Манфрид, занося молоток, – содержимое этого каменного домика нам предскажет будущее. Если в нем полно богатств, мы разбогатеем, если нет, то – нет.
– Есть, разумеется, и более глубокий смысл, – добавил Гегель, вытаскивая собственное зубило и примеряясь использовать тупой конец кирки вместо молотка. – Даже если в нем пусто, нам нужна практика, чтобы с ходу взяться за гробницы язычников. Говорят, в них особенно трудно проникнуть.
Гроссбарты ударили одновременно, так что в окружающем безмолвии далеко разнесся звон металла по металлу. Братья улыбнулись друг другу: знакомый звук, точно оберег, отогнал холод и ведьмин взгляд. Вернулось слабое эхо, тут же они ударили снова, и на землю посыпались каменные обломки.
Череда иностранных проклятий вырвалась у Эннио, но потом возница взял себя в руки.
– Вы собираетесь красть у мертвых? Вы – осквернители могил!
– Эннис… – начал Манфрид.
– Эннио, – поправил его Гегель, продолжая разносить кладку под дверью.
– Эннио, – согласился Манфрид, – даже полудурок поймет, что нельзя ничего украсть, если хозяин мертвый.
– Как изнасилование не лишает девственности, – радостно добавил Гегель, уверенный, что под это определение подходило и его преступление с Николеттой.
– Именно!
Молоток Манфрида опустился вновь.
– Вы обрекаете свои души на проклятье! – взвизгнул Эннио. – Такой грех не отмолится!
– Мы платим десятину, – объяснил Гегель.
– Исполняем волю Девы Марии, – добавил Манфрид, отбивая еще кусок камня.
Эннио отвернулся:
– Здесь и сейчас мы расстаемся. Спите здесь, ибо мы не пустим вас в наше убежище.
– Ты уже взялся границы чертить, – проговорил Манфрид, не отрываясь от работы.
– Неумное это дело, – пропыхтел Гегель, продолжая бороться с упрямым булыжником.
– Потому что нам придется их перейти, – закончил Манфрид.
Много лет прошло с тех пор, как здесь уложили раствор, – судя по тому, как легко он треснул. Вот и еще один признак Ее Благоволения.
Эннио осыпал их проклятиями и решительно направился к воротам монастыря. От звона инструментов он вздрагивал и морщился. Пройдя полсотни шагов от склепа к аббатству, итальянец увидел, как деревянные ворота распахнулись внутрь. Ветра не было, но зловоние снова разлилось в недвижном воздухе, так что возница остановился, вглядываясь в черный проем в стене.
Из темноты выплыл человек, его обнаженная кожа блеснула в лунном свете. От пояса человеческое тело сменялась злобно хрюкающей звериной фигурой. Спотыкаясь, Эннио бросился назад через кладбище, умоляя свой непослушный голос позвать на помощь братьев Гроссбартов.
X
Новые пути и благие намерения
Генрих с трудом шагал через метель; от мороза его ноги сперва онемели, а теперь будто горели огнем. Разумеется, никаких вольно гуляющих коней они не встретили, и, конечно, Эгон поехал обратно, как только довез Генриха до покрытых инеем валунов, где дорога круто уходила в горы. Выражение безысходности на лице друга быстро поблекло в памяти Генриха, словно они расстались несколько лет, а не дней назад. Эгон умолял его вернуться. Ведь зима пришла в горы быстрее обычного, чтобы рисковать идти через перевалы, но Генрих не сдавался.
С усов крестьянина свисали сталактиты из замерзшего пота, слез и соплей, но он гнал себя вперед, хоть и понимал, что заходящее солнце, скорее всего, предвещает ему погибель. Он должен догнать Гроссбартов, прежде чем замерзнет насмерть. Должен.
Метель переросла в снежную бурю, и призрачный световой шар, озарявший дорогу, стал едва различимым пятном, а потом и вовсе скользнул куда-то за вершины по правую руку от Генриха. У него оставалось довольно репы, чтобы с грехом пополам прокормиться еще неделю, но без дров для костра надежды было мало, даже с теплыми одеялами. Но раз Провидение завело его так далеко, Генрих не уставал молиться о том, чтобы злодеи вдруг появились на дороге впереди, хотя и сам толком не знал, к кому обращает свои молитвы.
