Затем он увидел сквозь сумеречную завесу снега темную фигуру, сидевшую на валуне у дороги. Генрих протер покрасневшие глаза и двинулся к ней, выхватив длинный кинжал. Они оставили его страдать в одиночестве, так что справедливо, наверное, чтобы Генриху было суждено убить лишь одного, оставив другого в подобном, жалком и одиноком, положении. Генрих попытался броситься в атаку, но его ноги были едва способны переступать через обледеневшие камни.
А потом крестьянин остановился, и в глазах у него помутилось от горя. Потом он упал на колени. Фигура повернулась, и Генриху уже не удавалось обманывать себя, ибо закутанная в лохмотья старуха не походила ни на одного из Гроссбартов. От изнеможения Генрих даже не задумался, что она делает, сидя на валуне здесь, так далеко от всего, кроме смерти от обморожения. Он горевал лишь о собственном поражении. Солнце окончательно скрылось за горами, но Генрих собрался с силами, заставил себя встать и пойти дальше.
– Эгей! – окликнула его карга, когда крестьянин поравнялся с ней. – На много лиг вокруг нет ничего, только волчьи логова, да и в тех будет тесно нынче ночью. Может, сойдешь с дороги и поможешь старой женщине добраться до дома?
Генрих шатался, как пьяный, но горе настолько овладело его разумом, что для логики в нем не осталось места. Если продолжать идти в темноте, он наверняка приметит их походный костер и даже застанет врасплох. Еще немного, еще чуть-чуть.
– Нет? – вздохнула старуха. – Значит, еще одной бедной жене придется принять смерть из-за гроссбартства, а если считать малышей у меня в утробе, выходит, плюс две невинные души.
Генрих резко остановился. На его заплечном мешке тут же стал скапливаться снег.
– Что?
– Что слышал, – захохотала старуха, и ее смех прозвучал как треск льда под ногами на замерзшей реке. – Что слышал, крестьянин Генрих, собиратель репы. Как слышал крики своих деток, когда они жарились заживо в доме, который ты для них построил.
Генрих взмахнул ножом и снова заковылял к старухе, обезумев от ненависти и страха.
– Помоги старушке добраться домой, – повторила карга. – Если хочешь увидеть, как Гроссбарты будут страдать и молить о пощаде. Для тебя нет другого пути. Они ушли слишком далеко вперед, чтобы ты сумел нагнать их пешком. И с каждым мигом они уходят все дальше. Но есть средства их отыскать, Генрих, и средства, хорошо мне известные.
Крестьянин замер перед ней, пот приморозил его ладонь к рукояти кинжала. Зубы у него стучали, и, глядя в черные провалы ее глаз на задубевшем лице, Генрих понял, что старуха – ведьма или дух. Он был настолько подавлен, что попытался припомнить увещевания священника, что лишь Господу дано покарать Гроссбартов, и кивнул ей. Всю жизнь он провел в страхе Божьем и потому уверился: без последней исповеди лишь в аду сможет снова увидеть Герти, девочек и своего бедного Бреннена.
Старуха поднялась с помощью клюки, и вместе они двинулись по дороге. Генрих продержался почти милю, прежде чем его ноги подогнулись, и крестьянин рухнул в густой снег. Он услышал, как карга заворковала в темноте, и что-то невыносимо холодное прижалось к его губам. В последний раз он пил непосредственно из коровьего вымени, когда был в возрасте Бреннена, но десны сами вспомнили, как добывать молоко, и с первой же каплей Генрих ощутил, как тепло возвращается в его руки и ноги. Он ухватил рукой дряблую грудь старухи и сдавил ледяную плоть, его чавканье сливалось с ее стонами. Сидевший неподалеку медведь решил убраться подальше и поискать менее зловещую добычу.
– Довольно, – проговорила старуха, поглаживая его запорошенные снегом волосы, – хватит с тебя.
Генрих всхлипнул, когда она отняла у него свою высохшую грудь, и даже вскочил на ноги, чтобы снова ее ухватить. Старуха нахмурилась, ее взгляд заставил крестьянина передумать, затем они оба продолжили путь. Исполнившись неестественной силы, Генрих следом за каргой сошел с дороги и начал спускаться по склону горы. В снежном вихре он мог разглядеть лишь ее сгорбленные плечи впереди. Той ночью они прошли через ущелья, опасные даже солнечным летом, и взобрались по отвесным скалам, только чтобы прийти к ее хижине в лесистой долине незадолго до рассвета.
XI
Гумористическое приключение
Братья навалились разом, и лом сделал свое дело. Каменная дверь заскрипела и застонала на сопротивляющихся петлях. Еще рывок – и получилось. Взметнувшуюся пыль на вид было не отличить от мелкого снега. Манфрид попытался зажечь сальную свечу, которую украл в доме Генриха, а Гегель распахнул дверь пошире. Потом из-за холма появился Эннио, он задыхался и выкрикивал что-то невнятное.
– Да что ты… – начал было Манфрид, но замолк посреди предложения.
Яйца Гегеля вдруг втянулись в тело, и он чуть не потерял сознание от силы, с которой вернулся страх, тщетно подавляемый им все это время. Гроссбарт медленно повернулся, чтобы увидеть источник своего предчувствия. Эннио проскочил мимо, задев его ноги, и нырнул в гробницу. По кладбищу к ним неторопливо ехал верхом на огромном борове абсолютно голый человек. Его зубы сверкали.
Вместе с ним катилось зловоние, от которого у всех присутствующих свело желудки. Манфрид хмуро посмотрел на новоприбывшего и вытащил булаву из кольца на поясе. Гегель потряс головой и ломом, приготовился следовать за братом. Человек и боров остановились между сугробов, в ночи блеснули четыре черных глаза. Они уставились на Гроссбартов, те уставились на чужаков в ответ. Эннио всхлипывал где-то внутри склепа.
– Приветствую вас! – выкрикнул голый человек.
– Ага, – кивнул Манфрид. – Чего ты хочешь?
– Я хочу, – протянул незнакомец, – узнать, кто вы такие и что намеревались сделать, раз уж пришли посреди ночи на кладбище и открыли этот склеп.
– Мы – Гроссбарты, – сообщил Манфрид. – А как ты думаешь, чего мы хотим? И с чего это ты взобрался на свинью?
– И почему остался без одежды? – вторил Манфриду Гегель.
– Вы хотите обокрасть мертвецов, я полагаю, – ответил голый человек. – Я еду на этом звере потому, что мне так удобно, и рассудительному человеку подобает держаться за что-то, когда скакун шатается. Ну и, наконец, я обнажен, ибо ночь нынче спокойная и умиротворенная, а прохладный ветерок полезен для моей кожи.
– Полнолуние, – прошептал Гегель, и Манфрид кивнул.
– Ага, что ж, раз ты все понимаешь, должен понимать и то, что нам тут нужно немного побыть в одиночестве. А сам ты замерзнешь насмерть, если будешь и дальше разгуливать без рубахи.
Манфрид знал, как иметь дело с лунатиками.
– Не спеши, не беспокойся.
Боров сел, и голый человек скатился с его спины. Он закувыркался в снегу; от его тела поднимались клубы пара, как от раскаленной сковородки.
– Ты из монастыря? – спросил Эннио, который уже пришел в себя, но все равно стоял в дверях склепа, чтобы между ним и незнакомцем находились Гроссбарты. Гегель медленно наклонился и взял свой взведенный и заряженный арбалет со ступеньки позади брата.
