Манфрид бросился на борова с булавой, а тот присел и отпрыгнул, проявив дьявольскую для столь грузного тела ловкость. Демон перебросил Манфрида через стол и придавил, поставив копыто на одну руку и окровавленную культю на другую. Манфрид плюнул в свиное рыло и увидел на нем десятки язв и нарывов; один глаз намертво закрыл засохший гной. Влажный язык потянулся к Манфриду, и тот с ужасом заметил, как под мышками у твари растут бубоны размером с яблоко.
Протирая глаза, Гегель увидел, что тварь навалилась на Манфрида, и бросился на помощь брату. Меч Гегеля вошел борову между ребер. Зверь упал на полки, так что сверху на обоих посыпались, разбиваясь об пол, бутылки. Боров отскочил от стены и всем весом врезался в Гроссбарта, поэтому они рухнули на пол. Гегель попытался высвободить меч; всюду хлынула кровь; Гегель пытался не дать ревущему зверю раздавить себя на битых глиняных черепках, в шнапсе и масле.
Эннио откатился в сторону от свалки и лежал, прижавшись к очагу, а лужа масла тем временем все ближе подбиралась к его ногам. Итальянец сунул руку в огонь и выхватил горящее полено; пламя обожгло кулак и испепелило кожу на ладони. Краем глаза Манфрид заметил это, пнул борова сапогом в рыло, схватил Гегеля и выдернул его из-под свиной туши. То ли из заботы о благополучии Гегеля, то ли не в силах заставить себя действовать, Эннио выждал ровно столько времени, чтобы Гегель успел выбраться из лужи, и только потом бросил пылающее полено в масло.
Всех троих ослепил фонтан пламени, взлетевший с пола по стене до самого потолка. Боров визжал и метался – тень внутри огненного столпа. Тварь попыталась встать, но упала, щетинистая шкура потрескалась, наружу потек густой дым. Гроссбарты оперлись друг на друга, а Эннио торжествующе закричал на своем родном наречии. Затем часть силуэта отделилась от содрогающейся туши и метнулась к Эннио через огонь. Его победные крики сменились воплями, а стена таверны уже во всю пылала.
Гроссбарты бросились на помощь, повинуясь инстинкту, и увидели, что сильно уменьшившийся демон до половины пролез в глотку вознице. Тоненькие, ребристые ножки и раздутое брюшко торчали из вывихнутых челюстей Эннио, а золотистая пленка выделений работала смазкой, облегчавшей демону путь в желудок. Каждый из Гроссбартов ухватился за одну из ножек и потянул, но хрупкие конечности отломились, измазав ладони братьев зловонным гноем. Поскольку ножки больше не мешали демону, он, извиваясь, скрылся из виду, а шея Эннио раздулась вдвое.
Манфрид схватил возницу за подбородок и свернул ему шею, затем Гегель ударом ноги отправил труп в очаг.
Чердак уже занялся, а всю комнату наполнил черный дым. Тело Эннио извивалось на углях, и прежде, чем демон успел снова сбежать, Манфрид схватил стол и обрушил его на тело одержимого. Сверху братья навалили табуреты, потом дым стал непроглядным. Держась за руки, Гроссбарты вслепую устремились к двери, когда шальная искра подожгла масло на одежде Гегеля. Манфрид толчком отправил горящего брата вперед, так что они вылетели из двери и повалились в снег.
Гегель лежал лицом вниз в сугробе, а над ним поднимались дым и пар. Манфрид вспомнил о красавице в задней комнате за миг до того, как часть крыши обвалилась, намертво запечатав вход в таверну, превратившуюся в огромную печь. Он упал на колени, но прежде чем слова раскаяния сорвались с его губ, черноволосая женщина выступила из-за угла. Она была одета в строгое черное платье, а густую вуаль отбросила назад, поэтому ничто не скрывало ее лица. Манфрид забыл о брате и побежал к ней, но прежде, чем он успел обнять красавицу, та указала на пристроенный к таверне сарай, на крышу которого уже перекинулось пламя.
Безумная ночь стала еще безумнее, когда Манфрид отважно бросился в горящий сарай, чудом уклонившись от копыт ошалевших лошадей. Разгильдяй Эннио не освободил их от упряжи, а может, предчувствовал необходимость быстро уехать, так что Манфрид лишь подтянул подпруги, чтобы кони вытащили фургон наружу. Он обнаружил на полу в сарае еще какие-то ремешки, веревки и металлические пряжки; вынес их, прежде чем дым закрыл ему дорогу внутрь. Безумное напряжение сменилось безумной усталостью, когда он вернулся к продолжавшему дымиться брату.
Нельзя счесть ничем иным, как чудесным вмешательством Девы Марии, тот факт, что борода Гегеля не пострадала. А вот волосы на голове сгорели до корней. Одежда тоже превратилась в черные лохмотья, а из груди Гроссбарта вырывался кашель. Но кашель означал, что Гегель дышит, чем обрадовал Манфрида. Оттащив брата к фургону, Манфрид обнаружил, что внутри тот обит бархатом и усыпан подушками. Здесь Манфрид упал рядом с братом, обнял его, чтобы не замерзнуть без одеял, и провалился в сон, похожий на смерть.
XII
Нагорная проповедь
Таверна пылала всю ночь, вместе с ней дотла сгорели сарай и несколько соседних строений. Заваленные снегом крыши занимались не слишком хорошо, так что остальные дома не пострадали. Когда Гроссбарты выбрались из фургона, их обычно крепкие кишки свернулись узлом от безбожного зловония, пропитавшего одежду и волосы, но прохладное утро и яркий солнечный свет успокоили разбушевавшиеся желудки.
На макушке у Гегеля совсем не осталось волос, даже брови сменились темными пятнами на вздувшихся волдырях. Он чувствовал неимоверное облегчение от того, что уцелела борода, не говоря уже о лице. Обожгло лишь темя, затылок и спину. А вот одежде повезло значительно меньше, чем ее владельцу, поэтому Гегель вломился в ближайший дом, чтобы найти себе что-нибудь подходящее на смену обуглившимся лохмотьям.
После удара копытом адской свиньи в плече Манфрида пульсировала глухая боль, но быстрый осмотр показал, что в остальном он, по большей части, цел и невредим. На руке, которой он схватил демона за ножку, высыпали лихорадочные волдыри, особенно на ладони. Манфрид плюнул на нее и вытер о снег. Затем принялся искать пропавшую женщину, но постыдился поднимать крик и звать ее.
Гегель вернулся к фургону с несколькими ношенными, но чистыми рубахами и штанами, кроме тех, в которые переоделся в доме. Кисть его правой руки тоже опухла и покрылась сыпью. Принюхавшись, он заключил, что от нее воняет хуже, чем от остального тела. Гегель поманил к себе брата, который вламывался в один дом за другим, но едва осматривался внутри, а затем переходил к следующему.
– Братец! – окликнул его Гегель. – Я нам новую одежку нашел.
Манфрид неохотно вернулся к брату и принялся сдирать с тела зловонные полоски – свои прежние шоссы
[17], рубаху и белье, затем натянул подходящие обновки. Пара кожаных штанов, хоть и была поудобнее, чем шоссы, оказалась великовата, но к такого рода неудобствам он давно привык: никогда в жизни ни один Гроссбарт не носил даже носка, сшитого по мерке.
Накрытые одеялами лошади дремали там, где остановились. Братья порылись в обугленных останках таверны в надежде найти целую бутылку или хоть что-то ценное, но нашли только обугленные останки Альфонсо. Лезть в частично завалившийся очаг за старым котелком ни один из братьев не захотел.
