– Позже. Надо торбу найти, потом пить будем.
– Понравилось тебе слово, да? Понравилось?
Далеко по коридору они уйти не смогли: смрад стал таким сильным, что обоих скрутили рвотные позывы. По благоразумному предложению Гегеля братья обмакнули рукава в пиво и поднесли к ноздрям. Это помогло им пройти, хотя у обоих от зловония начала кружиться голова.
Войдя в просторную часовню, Гроссбарты обнаружили источник запаха. Более полусотни тел лежали вповалку на скамьях, так, что четких контуров было не разглядеть за обильно покрывшей их плесенью. Детей и матерей гниение сплавило в единые чудовищные фигуры, из всех отверстий на мертвых лицах сочилась сероватая слизь. Монахи лежали на женщинах в выразительных позах. Вся эта гниющая композиция явно была плодом творческого вдохновения. Несмотря на пропитанные пивом рукава, Гроссбарты чуть не отдали свой завтрак и, пошатываясь, вывалились обратно в коридор, пройдя под большим крестом, вымазанным испражнениями и гноем. Захлопнув двери на обоих концах коридора, братья добились некоторого успеха, но полностью изгнать смрад из носа не могли.
И вновь Манфрид обрадовался, а Гегель встревожился, когда перед ними внезапно возникла женщина. Она сидела на столе в кухне и глодала сушеную рыбу из небольшого ящика перед собой. Манфрид подошел к ней и потянулся к рыбе, но женщина резко захлопнула крышку. Манфрид ощутил смесь гнева и стыда, а его наблюдательный брат презрительно скривился. Гегель тоже хотел рыбы, но если Манфрид не взялся ее отбирать, он тоже рисковать не станет; просто наполнил пивом свой котелок с присохшими остатками утренней каши и слопал весь заплесневелый хлеб, какой смог найти.
Манфрид, не отрываясь, смотрел на это ангельское создание и не знал, что ему сказать или сделать. Ее саму, похоже, такое пристальное внимание не беспокоило, и это сразу встревожило бы любого почтенного человека. Гегель продолжал рыться на кухне и, кроме пива, отыскал меньший бочонок со шнапсом. Его он выкатил по коридору наружу, к фургону, и с ужасом заметил, что солнце садится.
– Скоро свет закончится, – сообщил он брату.
– Значит, тут лагерем встанем.
– Внутри? Да на хер это надо! Заразимся чумой. Лучше давай в гробнице устроимся.
– Чего? – Манфрид даже отвел от женщины глаза.
– Будем спать с аристократами. Они, конечно, малость мертвенькие, как на твой вкус. Но что делать, нужно приспосабливаться.
– Клянусь, брат, ты своими намеками Пресвятую Деву порочишь.
Манфрид покосился на улыбавшуюся женщину и восславил Деву Марию за то, что борода скрыла алый цвет его щек. Он не хотел, чтобы Гегель все понял правильно. Она была не только самым прекрасным видением, какое он зрел в жизни (если не считать, конечно, золота). Эта женщина выносила его присутствие, а не отшатнулась в ужасе и отвращении.
– Надо сжечь трупы, – сказал Гегель, открывая свой мешок и выставляя на стойку бутыль с маслом.
– Мы же не станем тратить его на мертвецов?!
Такая перспектива отвлекла Манфрида от любовного томления.
– Мы их в яму не потащим и уж точно не станем ее рыть под ними. Остается только сжечь.
– Да ну?
– Ну да.
– А с чего бы это было нашим делом?
– С того, чтобы Дьявола позлить.
– Хорошая причина, – согласился Манфрид и вытащил свою бутыль с маслом. Затем братья снова пошли в часовню.
Еле сдерживая тошноту, они полили маслом груду полуразложившихся тел. Сверху на зловонную кучу Гроссбарты набросали церковных скамей и подожгли, а потом, чуть не падая, рванули прочь от огня. Трупы шипели и лопались, дым растекся по монастырю, а братья с топотом вылетели на задний двор и обнаружили, что женщина вернулась в фургон. Затем, переругиваясь и кляня друг друга за глупость, они все же рискнули вернуться в горящее здание, чтобы выкатить наружу бочонок пива.
Вечером братья поставили лошадей в маленькую конюшню у ворот, а сами расположились в склепе, решив, что не стоит спать в одной из пристроек, раз сожгли церковь. Женщина отказалась выходить из фургона, но, поскольку они заперли главные ворота, Гегель решил, что ей ничего не грозит. Манфрид немного поворчал, но скоро позабыл обо всем, кроме радости пития с родным братом на разграбленном кладбище.
Когда солнце скрылось за горами и в небо поднялась луна, на кладбище оставалось довольно снега, чтобы сохранить хоть какую-то тень торжественности и мрачности. Гроссбарты хвастались друг другу ловкостью и сноровкой в убийстве демонов и чудовищ, уже не говоря о вскрытии гробницы. Затем пришел черед серьезного теологического диспута о природе трусости, зла и Пресвятой Деве. Когда Гегель перевел разговор на женщин и их естественную склонность к ведовству и коварству, Манфрид зевнул, заткнул пробкой бочонок с пивом и ушел спать.
Гегель не последовал его примеру, а вырезал на дверях склепа их семейную метку. Дядюшка говорил ему, что вежливо предупреждать будущих Гроссбартов, какие могилы они успели обчистить. И хотя Гроссбарты были неграмотны, этот знак ведали все носители злополучной фамилии.
Поздно ночью, когда огонь у входа потух, Манфрид проснулся от льющейся в склеп музыки. Рядом, обняв обеими руками бочонок, храпел Гегель. Манфрид подошел к двери и выглянул наружу. К его удивлению, весь снег растаял, и в лунном свете кладбище превратилось в спокойную лагуну – только верхушки самых высоких надгробий поднимались над водой. По глади перед ним прокатилась волна, и Манфрид сразу узнал ее по блестящей бледной коже. Женщина выбралась на один из курганов и теперь, когда она оказалась на поверхности, музыка стала еще громче.
Она улыбнулась Манфриду, а ее наготу теперь скрывали лишь кресты между ними. Песня коснулась в душе Гроссбарта таких струн, о существовании которых он не подозревал. Манфрид сошел по каменным ступеням. Когда вода дошла до пояса, он остановился и понял, что она в талом пруду ледяная. Сила ушла из ног, и он с улыбкой на губах повалился вперед, мгновенно погрузившись в студеную темноту.
Гегель проснулся и сел в темноте. Его сердце бешено колотилось из-за сна, который он даже не мог вспомнить. Гроссбарт моргнул и снова лег, но затем услыхал в тишине тихий плеск; тревога из забытого сна отказывалась уходить. Когда Гегель неуклюже выбрался из гробницы, отразившийся от снега лунный свет на миг ослепил его. Затем он увидел Манфрида у подножия склепа; тот лежал лицом вниз в талой лужице. Гегель метнулся вниз, перевернул брата и с размаху ударил в живот. Из почерневших губ Манфрида хлынула вода, он закашлялся. Ошеломленный Гегель поспешил обратно внутрь, чтобы принести брату миску монастырского пива.
– Да какого хера, братец?! – завопил Гегель. – Тебя луной по макушке приложило или что?
– Сон приснился, – ответил Манфрид; он дрожал и мелкими глотками пил пиво.
– О чем это?
– А черт его знает.
– Пошли внутрь, – вздохнул Гегель, помогая брату подняться.
