Гегель заново развел костер в склепе и прикрыл дверь, оставив небольшую щель. Манфрид свернулся клубочком у огня, с его бороды и груди стекала вода. Он мгновенно уснул, но Гегель не ложился еще несколько часов, присматривая за братом. Кое-что встревожило его, и он вышел наружу, чтобы проверить свое подозрение. Точно: лужу, в которой лежал брат, покрывал толстый слой льда, если не считать того места, где в воду вошло лицо Манфрида. Рядом с этой крошечной прорубью лежал обломок каменной кладки. Гегелю вдруг свело живот. Поднялся ветер и стал трепать сугробы вокруг, а Гроссбарт все стоял и смотрел на еще дымящийся монастырь. Он дважды сплюнул, восславил Пресвятую Деву и пошел спать.
В путь выступили на рассвете. Братья переругивались, обвиняя друг друга в том, что они подожгли монастырь и трупы, прежде чем обыскали прочие комнаты на предмет тайников с сокровищами. У обычных монахов деньги, конечно, не водились, но в покоях аббата, скорее всего, было чем поживиться. Их первоначальная надежда, что каменное здание удержит огонь и сгорит лишь часовня, не оправдалась. В итоге пожар опустошил все внутренние помещения, кроме нескольких келий и кухни.
Братья не решились забрать мясо, а кроме зерна унесли бушель репы и мешок в меру заплесневелого ржаного хлеба. Гегель унюхал три круга сыра, так что завтрак, который они съели, сидя на скамье, превосходил все прочие, какие Гроссбарты могли припомнить. Дорога выдалась трудной, поскольку вчерашняя жара и ветреная ночь привели к тому, что на тракте было больше льда, чем снега. Все утро фургон петлял по склону горы, а когда добрался до перевала, братья дружно плюнули в обратную сторону. Манфрид наотрез отказывался обсуждать свой сон и сменил тему разговора, славя выпавшую им удачу. Гегель был вынужден согласиться, что все идет как нельзя лучше и они, несомненно, в скором времени станут владыками и князьями гипетскими.
К вечеру небо затянули серые тучи, и повалил снег, что вызвало новый поток проклятий от братьев и еще сильнее замедлило их продвижение. Несмотря на быстро сгущавшиеся сумерки, Манфрид настоял, чтобы они продолжили путь, лишь бы не останавливаться на узкой горной дороге. Когда фургон чуть не свалился с обрыва у края дороги, Гегель перехватил поводья, и братья быстро договорились, что разбить лагерь до утра – отличная идея. По мнению Гегеля, хуже, чем конь, могла быть только четверка коней.
Через несколько утомительных дней и омерзительных ночей Гроссбарты ехали по совершенно такому же обледеневшему отрезку узкой дороги, когда – незадолго до заката – Гегель вдруг снова ощутил, как необъяснимая тревога нарастает в нем, точно капустные газы в кишках. Ему становилось все больше не по себе, пока наконец он не взвел свой арбалет и не настоял, что пойдет пешком перед фургоном, чтобы не попасть в засаду. Обогнув широкий отрог, где дорога бежала между отвесным обрывом справа и крутым, усыпанным заснеженными валунами склоном слева, Гегель приметил на тракте впереди какой-то горбик. Ринувшись вперед, он обнаружил завал из чуть припорошенных снегом камней. Разобрать его так, чтобы проехал фургон, было делом нескольких минут, но появление этой преграды не на шутку его обеспокоило. Манфрид натянул поводья и остановил фургон позади него, когда Гегель вдруг подпрыгнул и заорал брату:
– Не подъезжай!
– А?
– Ни с места!
Но слова эти вместо Гегеля выкрикнул здоровенный валун примерно в полусотне шагов выше по склону. Прищурившись, братья разглядели за ним темную фигуру.
– Да я и не собираюсь! – ответил Гегель, медленно снимая с плеча арбалет.
– А если подъеду?! – с угрозой завопил Манфрид и хлестнул коней, чтобы те сделали еще несколько шагов.
Валун на склоне зашатался, так что с его вершины посыпался снег.
– Это вам дорого встанет! Я только хочу переговорить!
– Так спускайся сюда, чтобы можно было говорить, а не кричать! – отозвался Гегель, а затем добавил, обращаясь к брату, тише и по-гроссбартски: – Никакому разбойнику я награбленное не отдам.
– Само собой, только учти, что если бы их было побольше, они не стали бы рисковать и угрожать разрушением фургона, – ответил Манфрид, положив собственный взведенный арбалет рядом на козлы.
Невидимый человек выкрикнул что-то на языке, которого братья не поняли.
– Говори как положено, воришка херов! – рявкнул Манфрид.
– Имени своего не узнаешь? – завопил незнакомец, и валун вновь зашатался.
– Полегче, пиздюк безбожный, у нас тут женщина! – выкрикнул Гегель.
– Богохульствуй себе на погибель, змий!
Валун зашатался еще сильнее, но не покатился, а крепче засел в склоне.
– Это какой грабитель обвиняет христианских воинов в богохульстве? – закричал Манфрид, нащупав общую тему.
– Разве не предостерегал Сын Человеческий против алчного рода вашего в подобном же месте? – откликнулся невидимый человек.
– Слушай сюда! – взревел Гегель. – Никаких сыновей мы не встречали, а вот треклятого демона убили. Так что ты, ворюга, лучше подумай, с кем связался!
Человек ничего не ответил, но выпрыгнул из-за валуна и прищурился, разглядывая Гроссбартов. Тут в него и попал болт из арбалета Гегеля, который ринулся вверх по склону к упавшему разбойнику с киркой в руках. Манфрид стал на козлах с арбалетом наизготовку, пристально оглядывая склон.
Раненый бандит почти дополз до бревна, которое засунул под валун, чтобы получился рычаг, когда до него добрался Гегель. Кирка взлетела к небу, разбойник перевернулся на спину и забормотал что-то. Болт торчал у него из предплечья. Гегель едва не проломил ему череп, но вовремя остановился, помянул Деву Марию, отбросил оружие и опустился на колени рядом с незнакомцем.
Увидев, что его брат пригнулся и скрылся за валуном, Манфрид закричал:
– Будь осторожен, братец! Перережь этому обманщику глотку и возвращайся сюда!
– Мы облажались! – срывающимся голосом ответил Гегель. – Он – монах!
– Кто?!
– Монах, чтоб тебя!
– Вот черт, – буркнул Манфрид и тяжело плюхнулся на козлы.
– Ты скоро поправишься, – сказал раненому Гегель. – Прости, что так вышло.
Монах застонал, позволив своей несостоявшейся жертве отрезать наконечник болта, пробившего руку насквозь. Кровь хлынула на обоих, когда Гегель выдернул древко, и продолжала капать, даже когда они перевязали рану полосками ткани, оторванными от истрепанной рясы. Похлопав монаха по спине, Гегель помог ему подняться, и вместе они медленно спустились на дорогу.
В знак приветствия Манфрид протянул им миску с пивом:
– Ну, добрый инок, испробуй сего напитка, а потом скажешь, похожи мы на еретиков или нет.
Потрясенный монах отшатнулся, но Гегель его успокоил:
– Это твои братья сварили, так что, думаю, греха в нем нет.
Отхлебнув пива и скривившись, монах потерял сознание и упал. Замешательство, усталость, боль и лишения подточили его силы. Он очнулся, только когда взошла луна, а Гроссбарты разбили лагерь у дороги. После долгих и пламенных речей Манфрид все же согласился забрать еще пару одеял у обитательницы фургона. Братья закутались в них и уселись под легким снегом, глядя, как мечется в беспамятстве монах.
