– И я не знаю.
– Тьфу.
– Но бьюсь об заклад, араб знает!
– Ух ты! Вот голова!
– Ага, я знаю, – самодовольно сообщил Манфрид и принялся передразнивать брата: – «Рот раскрывают и говорят». Невежество, конечно, не грех, но зря, как по мне, зря.
Для Родриго, Мартина и любого другого человека, которому не повезло услышать, как говорили Гроссбарты, голоса братьев звучали совершенно одинаково, но сами они подмечали тонкие различия в речи друг друга и обычно не обращали на них внимания, кроме случаев, когда требовалось передразнить другого. Потом братья затеяли драку на добрую половину часа. Именно такие своеобычные свалки отточили боевые умения Гегеля и Манфрида, ставшие преимуществом в борьбе с людьми менее гроссбартными, чем они. От потасовки их отвлек стук в дверь.
– Войдите! – выкрикнул Манфрид, что вызвало новую ссору, потому что дело происходило в комнате Гегеля.
– Простите, – проговорил отец Мартин, а затем повысил голос, чтобы перекрыть шум драки: – Гроссбарты!
– Чего? – буркнул Гегель сквозь кровь, которая текла из его огромного носа.
– Кого? – уточнил Манфрид, у которого опять открылся шов на ухе, так что шею и подбородок покрывали алые потеки.
– Я иду в церковь, – сообщил Мартин, который не мог удержаться от того, чтобы покачать головой, глядя на братьев. – Вы, может, хотите ко мне присоединиться?
Гегель бросил на Манфрида встревоженный взгляд, но волноваться было не о чем.
– Нет уж, – бросил Манфрид и вытер лицо подушкой Гегеля. – Нам там делать нечего.
– Но как иначе вы покаетесь?
– В чем покаемся? – переспросил Гегель.
– Мы не грешили, – объявил Манфрид, откупоривая бутылку.
– Все люди грешны, Манфрид, – возразил Мартин.
– Неа, он прав, – согласился Гегель.
– Спасибо, Гегель, – улыбнулся священник.
– Я в том смысле, что брат мой прав, – пробормотал Гегель, размазывая кровь по бороде. – Мы ничего не сделали, что могло бы прийтись Ей не по нраву.
– Тем не менее… – начал Мартин, но тут перед ним вырос Манфрид.
– Никогда впредь, священник, ты не посмеешь нас обвинять, будто мы грешим! Думаешь, убить демона – грех? А ведьму? Если порубили еретика, должны тебе уши облизывать, так?
– Гегель, – обратился Мартин к менее вспыльчивому Гроссбарту. – Я не хотел ничем оскорбить ни тебя, ни твоего брата, лишь сказал, что все мы грешим по нечестию своему.
– Ему и скажи, – отмахнулся Гегель, развалившись на сломанной кровати. – А то оскорбляешь нас обоих тем, что говоришь со мной.
– Что ты сказал, священник? – процедил Манфрид.
– Я… – Мартин проглотил свою гордость и сплюнул. – Я прошу прощения, мейстер Гроссбарт, за то, что намекнул, будто вы запятнали свои души.
– Извинения принимаются, – кивнул Манфрид. – Напоминаю, что твои собственные слабости и грехи на нас не отражаются. Никакие мы не бастарды и не бегарды и какие там еще есть роды богохульников. Мы – Гроссбарты, и ты об этом лучше не забывай.
Испытывая отвращение к братьям и самому себе, Мартин повернулся к двери:
– Я буду молиться за вас, Гроссбарты. Надеюсь, хоть это дозволено?
– Да, на это нам плевать, – разрешил Гегель, прижимая к щеке холодный стакан.
– Когда я буду повествовать о ваших деяниях своему настоятелю, сделаю это по совести. И я рад, что пути наши пересеклись, пусть и ненадолго. Прощайте.
– А ты не собираешься получить с капитана свою долю перед уходом? – спросил Манфрид. – Мы тебе кусочек приберегать не будем, если тебя рядом не окажется.
– Мою долю заберите себе, – заявил Мартин, закрыл дверь и пошел прочь с гордо поднятой головой.
Родриго перехватил его на лестнице и проводил до выхода из усадьбы. Прозвучали некоторые вопросы, на которые священник, уже выглядевший несколько лучше после ванны, ответил честно. Они расстались у ворот, но тут Родриго приметил Аль-Гассура, который прятался в заросшем саду, окружавшем дом. Мартин вышел на улицу и отправился по этому чудесному городу к воссоединению со своими собратьями.
Аль-Гассур расставил в кустах силки, и в один из них попался жирный голубь, которого араб зажарил в сухом, оплетенном плющом фонтане. Услышав приближение Родриго, он схватил свою бутылку и птицу, но, прежде чем одноногий попрошайка успел ускакать прочь, Родриго ухватил его за плащ и развернул к себе.
– Еще и браконьер, значит? – проговорил Родриго и занес кулак.
– Прошу говорить со мной как положено, сударь, – попросил Аль-Гассур по-немецки.
– Это еще что за новость? – поинтересовался Родриго, исполнив мольбу араба.
– Дабы не гневались мои досточтимые хозяева, отныне я буду говорить только так, чтобы они всегда все понимали, – сообщил Аль-Гассур, хлопая длинными ресницами.
– Эти подлые Гроссбарты?! – зарычал Родриго и ухватил Аль-Гассура за ухо.
– Уже здесь, – сказал Гегель.
– И готовы к делу, – добавил Манфрид.
– Что ты делаешь с нашим арабом? – полюбопытствовал Гегель, выходя из-за куста.
– Интересуюсь, почему он оказался снаружи, а не в отведенном ему помещении, – ответил Родриго, отпуская ухо.
– О, благороднейший Гегель и сиятельный Манфрид, – произнес Аль-Гассур и неуклюже поклонился, чтобы спрятать голубя под накидкой, – сквозь ветки узрел я ваше приближение и принялся гадать, какую цель мои хозяева могут преследовать в столь низком месте, где ныне мне выпало обитать?
– Чего? Заткнись, – приказал Манфрид и снова посмотрел на Родриго. – Тебе еще есть что сказать, или мы со своей собственностью можем поговорить спокойно?
– Мои извинения, – сказал Родриго, вскинув руки, и отступил. Его идеально чистое одеяние зацепилось в кусте ежевики, что несколько испортило аристократическую позу. – Предоставлю вас своим делам. Сегодня вечером вы отобедаете в своих покоях, и я не побеспокою вас до завтрашнего утра.
– Посмотрим, сумеешь ли ты хоть такое простое обещание исполнить, – высокомерно ответил Гегель. – А теперь ты, араб.
– Да?
– Говори, – приказал Манфрид.
– Что говорить?
– Слова своего народа, – ответил Манфрид и испепелил взглядом хихикающего Гегеля.
– Такие слова, как «калиф», «амброзия»
[28] или «арсенал»? – уточнил Аль-Гассур, который не мог понять, чего хотят его новые хозяева.
