– Что? – удивился Родриго. – Нет! То есть да, его тоже так зовут, забыл. Но я имел в виду другого Марко – святого хранителя этого города.
– Ты о таком слышал? – спросил Гегель у брата.
– Само собой, – соврал Манфрид.
– Его мощи покоятся в базилике, которую я вам утром показывал, – напомнил Родриго и неуклюже взмахнул рукой, указывая куда-то назад.
– А с чем его похоронили? – поинтересовался Манфрид, оборачиваясь.
– Ни с чем! – поспешно ответил Родриго, который пришел в ужас от того, что правильно угадал направление мыслей Гроссбарта. – Что ж, пора домой.
В усадьбу они вернулись затемно, и колокольный звон напомнил Гроссбартам про отца Мартина. Братьям он показался на удивление нееретическим священником, а то, что он пожертвовал им свою долю награды, какую они сумеют выжать из Барусса, еще больше укрепило их уважение. Гроссбарты снова наведались на кухню и обожгли пальцы, воруя еду прямо со сковородок. Кухарка стала их выгонять, так что Манфрид чуть не пристукнул ее.
Миновав коридор, братья позволили Родриго выйти вперед и отпереть дверь в покои капитана. Барусс стоял у камина спиной к вошедшим, пока они рассаживались за столом. Следом за гостями вошли слуги и быстро заполнили просторную столешницу дымящимися тарелками и мисками. Лишь когда челядь удалилась, а Родриго запер дверь на засов, капитан обернулся к братьям.
Глаза Алексия Барусса темно-лиловыми кратерами врезались в грубо высеченные лица, но в их глубине не было печали – лишь проблеск алчности, способной соперничать с жадностью самих Гроссбартов. Капитан предложил им угощаться, что гости и сделали – настолько самоотверженно, что скоро животы у них надулись, а головы закружились. Родриго было задремал в кресле, но протрезвел, когда Барусс наконец заговорил с ними.
– Я приказал починить мою девицу и вывести ее из сухого дока. И, раз уж Родриго успел подготовить вас, остается лишь дождаться, пока она не будет готова поднять паруса, а затем поплывем на юг, – сообщил капитан, затем поднял бокал. – Мы вернем себе то, что потеряли, и приобретем то, чего никогда не имели!
В других обстоятельствах Родриго отреагировал бы на эти слова иначе, но теперь закашлялся так, что вино брызнуло через нос.
– Рад, что ты передумал, – поднимая свой бокал, проговорил Манфрид, который был уже так пьян, что даже не удивился.
– Разумно, – невнятно промычал Гегель, поднимая целую бутылку.
– Что-о? – выдавил из себя Родриго.
– Слишком долго я сидел на мели там, где прилив лижет сапоги, но душу не наполняет, – ответил Барусс, поднялся и двинулся вокруг стола, указывая пальцем на собравшихся. – Трусость поразила меня и погубила мою семью.
– Это что значит? – ахнул Гегель и пнул брата ногой под столом.
Тот пожал плечами и повторил вопрос, обращаясь к капитану.
– Сгинули! – пророкотал Барусс. – Прибрал их Тритон, Бог или иная темная сущность, что решила взыскать с меня цену за мои прегрешенья! Сгинули! В пучине, что глотает равно людей, корабли и горы! Сгинули!
– Отстаньте от него, – прошипел Родриго, а потом отшатнулся, когда разъяренный капитан выплеснул ему в лицо вино.
– Они будут говорить! А я – отвечать! Тайны – для воров и мертвецов, а мы – ни те ни другие!
– Верно говоришь, – согласился Манфрид, передавая капитану новую бутылку.
– Десять лет я трясся и трусил, тысячу ночей дрожал от ужаса, тысячу дней молил о прощении, и все тщетно, тщетно! Я знал, когда отослал ее прочь, той же ночью понял, что этим мои горести не закончатся! Если жизнь провести у нее на спине, просто так не спрыгнешь. Придется заплатить сполна!
Гроссбарты обожали крики и вопли, поэтому Гегель заорал в ответ:
– Но как и почему?!
– Мои сыновья! Вышли на ялике и сгинули меньше чем в лиге от берега, порыбачили так, что день почернел от горя их матери и покраснел от их крови! Волна из ниоткуда, буря с ясного неба!
– И мой отец с ними, – пробормотал Родриго, но на это всем было наплевать.
– А жена?! – заревел Манфрид.
– Выскользнула из гондолы в лагуну, туда, где водоросли морские опутают и затянут в глубину! Так говорят, так они все говорят! Ни единого тела не вернуло мне море для прощания и соборования, никого не избавило от вечной муки в тесноте с миллионом других проклятых в самом холодном аду подводных глубин!
– Кроме тебя! – воскликнул Гегель.
– Благодаря и к моему позору! Я смотрел, как богатства мои убывают, имя покрывается грязью, корабль гниет на суше, а воля слабеет – и все ради песни! О, если б я мог исправить свою ошибку и вернуть ее обратно! И я исправлю! Теперь, Гроссбарты, исправлю!
– Кого? – спросил Манфрид. Подозрение лишило его способности кричать.
– Никсу
[29]! Сирену! Ту, кого я поймал! Ту, кого отослал прочь, но не раньше, чем она всех нас прокляла! Ту, кого вы привезли обратно! Ту, что забрала Лючезе и Умберто и дорогую мою Матильду, которая любила меня, даже когда я привез суккуба в наш дом! Ту, что погубила Итало, а десять лет спустя – его сына, твоего брата, моего крестника! Ах, Эннио, бедный честный Эннио!
– Так вперед! – возопил Гегель и вскочил, опрокинув стул. – Порубим ее на куски!
– Ни за что! – заревел капитан, и возникшая в его руке сабля со свистом рассекла воздух перед носом Гегеля. – Я скорее тебе глотку перережу или себе самому! Больше ошибок я не допущу! Каменная кладка не заглушит звук; ни камень, ни дерево, ни грохот шторма не заставит ее молчать! Из-за гор она терзала меня в снах, а ведь прежде, чем изгнать ее, я отрезал ей язык этими десятью пальцами, но все зря! Ни шрамов, ни следов, лишь толстый красный язык! Само время страшится и не касается ее! Если бы только…
Барусс повалился обратно в кресло, сабля со звоном упала на камни, и капитан прикрыл лицо руками.
– Мы на своем опыте кое-что знаем о ведовстве, – помолчав, проговорил Манфрид.
– Но сберегли твою возлюбля… хм, вылюбле… в общем, сберегли ее для тебя, – согласился Гегель.
– Ик! – только и смог сказал Родриго.
Все слухи, которые доходили до него за годы, что он с детства провел в доме Барусса, вдруг обрели подтверждение в отчаянном крике. За время службы он привык к резким сменам настроения и прихотям капитана, но никогда не видел, чтобы Барусс так кому-то доверился. «Возможно, старик наконец сломался, – подумал Родриго. – Возвращение этой женщины оказалось слишком тяжело для его раненой души».
– Оставьте меня, – прошептал Барусс, не отнимая пальцев от лица. На сей раз даже Гроссбарты ушли, не попытавшись оставить за собой последнее слово.
