Гегель прикусил губу, но паренек остановился всего в двадцати футах от него, глядя только на своего мертвого друга или брата. Поставив ногу на первую скобу, Гегель чуть поскользнулся, и его кошель тихонько звякнул. Ребенок вскинул голову, и в лунном свете Гегель различил зареванное лицо девочки лет десяти. Мгновение они молча смотрели друг на друга, потом девочка начала медленно подниматься, а Гегель засунул свободную руку в кошель. Девочка выпрямилась, и Гегель поднял вверх золотую монету. С непроизнесенной молитвой на губах Гроссбарт повернул монету в пальцах так, чтобы она блеснула в полумраке, а затем девочка повернулась, чтобы убежать.
Левая рука Гегеля выронила монету и подхватила ложе арбалета, и, прежде чем золотой упал на землю, он выстрелил. Монетка еще вертелась в воздухе, а Гегель уже понял, что поторопился и промазал. Но, услышав звон тетивы, девочка инстинктивно метнулась в сторону, и болт вошел ей точно в основание шеи.
Монетка запрыгала по камням, а девочку отбросило к стене, завертело так, что волосы взвились, и потрясенный Гегель вдруг увидел, что ее лицо исчезло, сменившись чертами Бреннена – убитого сына крестьянина Генриха. Ударившись о стену, девочка сползла по кирпичной кладке и упала лицом к Гегелю. Образ Бреннена вновь скрылся, сбежал за горы в могилу, на Гроссбарта снова смотрело незнакомое детское лицо. Острие стрелы блеснуло под подбородком, а затем она соскользнула вперед. Рядом с ушами вскипели пузыри: она тонула в луже собственной крови. Колокола звонили уже со всех сторон. Подхватив с земли монету, Гегель спустился на несколько ступеней и приладил на место железный прут. Задержав дыхание, он продолжил путь вниз и во тьму.
Обратный путь под землей занял даже больше времени, потому что беспризорники украли у Родриго свечку. Возвращались в полной темноте: первым шел Манфрид, Гегель помогал Родриго. В конце концов они вскарабкались по железным скобам и выбрались на свет в покоях Барусса. Сам капитан сидел рядом со статуей Пресвятой Девы и с нетерпением ждал новостей. Предаваться пустой болтовне никто был не в настроении; настроение капитана скоро стало таким же невыносимым, как их запах. Все трое пошли в свое крыло, чтобы принять ванну, которую предусмотрительный Барусс приказал для них приготовить. Сразу после этого они пошли спать, но еще долго ворочались, думая о женщинах: Родриго поминал Деву Марию, которая могла бы заступиться перед Господом за его покойного брата; Манфрид размышлял про так называемую песню никсы, а Гегель не мог выбросить из головы девочку, которую сегодня безжалостно убил.
По итогам ночных размышлений все проспали рассвет; их разбудил поздним утром рев Барусса, раздавшийся из привратного зала. У ворот ждали восемнадцать человек, которых люди капитана не собирались впускать. Дож, кардинал из самого Авиньона, рыцарь откуда-то с севера и полтора десятка стражников дожа требовали открыть ворота; их перебранка с наемниками Барусса уже перешла в крик. Родриго поспешил на двор следом за капитаном, а Гроссбарты подергали за шнур, но завтрак не явился, так что возмущенные братья сами отправились на кухню.
Дож, чье имя, вопреки устоявшемуся в Венеции употреблению, не было синонимом выражения «падшая женщина», улыбнулся, завидев подошедшего Барусса, а кардинал Бунюэль принялся безуспешно увещевать его не принимать опрометчивых решений. По настоянию этого святоши дож отозвал лучников, которым прежде приказал занять позиции на соседних крышах, хотя в иных ситуациях он особой покорностью церковным властям не отличался. Впрочем, времена меняются, теперь дож и кардинал полагали, что натянутые отношения между Венецией и Святым престолом можно улучшить – к общей выгоде.
Сэр Жан Госне потел под тяжелым шлемом и в который раз молчаливо скорбел о требованиях этикета, которые вынудили его забраться в железную раковину. Кардинал слез с коня и подступил к воротам, затем дож и рыцарь молча последовали его примеру.
С обеих сторон толпились копейщики, а благородные господа стояли у ворот с поводьями в руках, чтобы войти как полагается. Но вместо того чтобы приказать открыть ворота, Барусс остановился перед ними и рыгнул. Кардинал поморщился, дож нахмурился, а рыцарь наморщил вздернутый нос.
– Чем обязан визиту столь раннему, что я едва успел позавтракать? – спросил Барусс.
– Слушай, Алексий, – начал дож, – ты знаешь, почему мы пришли, и, если будешь притворяться, будто не знаешь, я сочту это за чистосердечное признание вины.
– «Капитан Барусс», с твоего позволения, дож Страфа… дож, – проговорил Барусс, улыбнувшись кардиналу. – А кто твои гости?
– Я – кардинал Бунюэль, – веско сказал облаченный в красную сутану прелат.
– А я – шевалье Жан Госне из Мо, – поклонился закованный в броню воин. – Рыцарь на службе Его Преосвященства.
– Ну, раз мы все представлены, пора тебе выдать нам тех, кого ты, как мы готовы поверить ради сохранения чести города, как, впрочем, и твоей собственной, взял под стражу от нашего имени, – заявил дож и щелкнул каблуками.
– Гроссбартов, – еще шире улыбнулся Барусс. – И священника, который попросил здесь убежища, так?
– Он больше не священник, – сообщил кардинал Бунюэль и смахнул пот со лба.
На кухне Гроссбарты обнаружили Мартина, который жадно пожирал холодную свиную грудинку, хватая ее левой рукой, поскольку правая, которую искалечили Дорожные папы, теперь безвольно висела вдоль тела. Монах приветственно махнул им стаканом вина и вернулся к трапезе. Гегель высунул голову наружу, а Манфрид заорал, проверяя, нет ли кого в погребе. Вместе братья заглянули в комнаты слуг в соседнем коридоре. В них не оказалось ни обитателей, ни их пожитков, что еще больше разозлило Гроссбартов.
– Куда они подевались? – возмутился Манфрид.
– Ушли, – прошамкал Мартин. – Нынче утром всех рассчитали и отослали прочь. Мастеров, которые ночью трудились в саду, тоже.
– Ну, это разумно, наверное, – проговорил Гегель, усаживаясь вместе с братом, чтобы тоже позавтракать.
Ухмылка не сходила с губ капитана Барусса, что тревожило Родриго даже больше, чем взвинченного дожа.
– С радостью отдам их вам, ибо, как ты сам сказал, я их удерживал здесь лишь в ожидании вашего прибытия. Честно говоря, я подумывал, что придется за вами послать, чтобы вы меня от них избавили, так долго вы ко мне собирались наведаться.
– Что? – заморгал дож, который был явно не готов к такому повороту.
– Я, конечно, подозревал, что они могут оказаться негодяями, но без подтверждения от тебя мог лишь задержать их здесь. А потом явился их дружок, обряженный священником, и городил такую ересь, что сказать страшно, а я должен удерживать свой меч в ножнах целый день, прежде чем вы соизволили меня навестить. Ну, честное слово, Страфалария, как бы ты ни был на меня обижен, не стоило откладывать законное действие, призванное побыстрее избавить меня от этих богохульников.
У Родриго отвисла челюсть, и он прикрыл рот рукой: никогда прежде он не видел капитана так сильно на взводе.
– Так чего мы тогда ждем? – поинтересовался кардинал Бунюэль.
