– Но он ведь не сбежал, – возразил Манфрид, которому пришлось по душе упорство крестьянина. – Не бросил своих товарищей, как тот, другой подонок. Не стал подличать с арбалетом и все же ночь протянул на холоде.
– Но конь, брат, конь? Он же хотел меня затоптать! Подумай только, Манфрид, меня бы двинул треклятый конь!
– Ну, проверим, – рассудил Манфрид, отложил нож и присел рядом с братом у головы Бертрама. – Просишь милости, трус?
– Хрен! – отрыгнул Бертрам. – Сдох. Ни. Гросс.
– Видишь? – Манфрид торжествующе ухмыльнулся. – Только трус будет просить милости, даже если предлагают.
– Херня! – возразил Гегель. – Только драный трус будет задницу пролеживать, когда кто-то ему пальцы ножом режет.
– Сволочи, – сумел выговорить Бертрам.
– Ясно как день, что он ничем не может пошевелить. Смотри.
Манфрид ткнул Бертраму в губы пальцем, и тот, несмотря на мучения, щелкнул зубами, чтобы пролить хоть каплю крови Гроссбартов.
– Ну ладно, – сдался Гегель и проломил Бертраму череп камнем.
За все труды братья почти ничего не получили: добыли крепкие сапоги, которыми сменили свои остроносые ботинки, да настоящее оружие. Гегель забрал меч Гунтера и кирку Ганса, а Манфрид присвоил булаву Бертрама и топор Гельмута. А тот, которым зарубил жену Генриха, бросил на дорогу – как предостережение всем, кто рискнет поехать следом. Несколько годных стрел они рассовали по самодельным колчанам, а дубинки, тупые ножи и удобные круглые булыжники побросали в телегу к остальному снаряжению.
Одежда пострадала даже больше, чем носившие ее люди, и ни у одного не нашлось ни денег, ни украшений. Бертрама они завалили щебнем, остальных единодушно сочли трусами, а потому оставили на съедение воронью. На дневном свете стало ясно, что телегу по противоположному склону не спустить, тропа там почти сошла на нет, даже лошадь спустить нелегко. Но Гроссбарты не пали духом, а нагрузили своим добром животное, которое Манфрид окрестил Конем, а Гегель – Болваном.
Телегу Гегель порубил топором и утяжелил ношу бывшей крестьянской, а теперь вьючной лошадки дровами, которые засунул в складки одеяла, брошенного на спину животному. Затем они отправились в путь. Манфрид вел Коня под уздцы вниз по склону. И хотя тропа выглядела нехоженой, братья не сомневались, что вскоре она выйдет на более широкую, торную дорогу, которая проведет их через горы. В этом они, разумеется, ошибались, но довольно долго этого не понимали. К полудню Гроссбарты спустились в лесистую долину, пересекли ее и к вечеру выбрались на еще более крутой перевал.
Свет быстро мерк, и братья решили разбить лагерь на склоне. Провидение подарило им небольшую полянку, рассеченную посередине ручьем. Для костра Гроссбарты набрали валежника, решив приберечь остатки телеги на черный день. Гегель развернул конскую голову, отрубленную утром, взялся ее разделывать и варить зельц. Манфрид наловил в ручье лягушек, но осень в низинах – ранняя зима в горах, так что ему попались только вялые и мелкие твари. Холод, который принесла ночь, заставил братьев сесть поближе к костру, но настроение Гроссбартов взлетело до небес вместе со звездами, когда они принялись обсуждать грядущие дни и недели. С одного из мертвых коней им посчастливилось снять бочонок зловонного пива, которое братья радостно распили на двоих, хохоча и переругиваясь до глубокой ночи. Холод заставил одного всегда бодрствовать, чтобы поддерживать огонь, а незадолго до рассвета Гроссбарты вновь нагрузили Коня, вышли на тропу и принялись карабкаться по следующему склону.
Этот перевал оказался еще выше, так что, потратив бо́льшую часть утра на сложный подъем на седловину, братья остановились, когда их взорам открылся вид на древние пики впереди и предгорья позади. Гроссбарты растеряли энтузиазм, когда через несколько часов спустились на альпийский луг, где тропа терялась в траве и больше не появлялась. Гора, с которой они спустились, за лугом соединялась с другим устремившимся к солнцу пиком. После долгой череды проклятий и взаимных обвинений братья решили продолжать двигаться на юг, потому что где-то там проходила широкая, торная дорога, что вела до самых приморских земель. Еще один спор завершился заключением о том, что более долгая дорога с обещанием конины в конце пути лучше, чем более прямолинейный подход.
Гегель торжествующе хохотал всякий раз, как Болван поскальзывался на камнях, но Манфрид успокаивал Коня и уговаривал его удвоить усилия. В конце концов путники преодолели это препятствие, и наградой им стал еще более опасный спуск к следующей луговине. Там они упали на землю без сил и не поднимались, пока вечерние тени не окутали долину. Гегель набросился на единственное в округе дерево с топором, а Манфрид развел костер и вытер Коня.
Зельц в заплечном мешке Гегеля поспел. Братья поужинали жареным конским мясом и мозгами, беседуя о теологии. Дул ветер, сверкали звезды, а они погрузились в обсуждение Девы Марии и Ее тряпки-сына. Гегель не мог уразуметь, как такая чудесная девица могла родить столь малодушного и трусливого отпрыска.
– Как по мне, все просто, – теоретизировал Манфрид. – В конце концов, мамаша у нас была дерьмовей некуда, а мы вышли просто загляденье.
– Чистая правда, – согласился Гегель. – Но добрый хлеб часто всходит на дрянной земле, так что мы – не такое уж диво, в отличие от ситуации, когда редкостная, благочестивая женщина рождает труса, а не героя.
– Ну, он-то свое огреб по полной. И не скулил.
– И что с того? Не вякать, когда тебя на крест приколачивают, – по мне это бесчестно. Мог бы хоть пнуть одного из них, по меньшей мере.
– С этим спорить не буду.
– Потому что не можешь, пиздюк упрямый. Ты, глядишь, и затянул бы песню о том, что смелее им позволить до смерти себя замучить, только мы оба знаем, что это херня.
– Странное все-таки дело. Похоже, кто-то там половину истории прослушал, а потом переврал, когда пересказывал. Она вроде как невеста Господня, но при том девственница. Девственница, которая с ослом в хлеву спит. А потом рожает сама себе мужа.
Гегель фыркнул:
– Присунул-таки в конце концов!
– Ты за языком следи! – одернул его Манфрид и потянул себя за бороду. – Хватило бы тебе ума послушать, понял бы, как я все раскумекал.
– А ты раскумекал, значит?
– Вот именно! Смотри, можно подумать, будто Она не девственница, потому что у девственниц детей не бывает, иначе они не девственницы. Хрен Господень – все равно хрен. Да черт с ним, это, наверное, самый здоровый хрен, какой видел свет.
Гегель откупорил бочонок, решив, что им потребуется священный напиток, чтобы разгадать эту загадку.
– Но Она точно девственница. Ты погляди на нее! – Манфрид поднял повыше образ Святой Девы, который недавно вырезал (целый день он ждал малейшего повода похвастаться и посрамить образок брата).
– Спору нет, – согласился Гегель и передал брату бочонок, чтобы лучше рассмотреть его работу.
