– Это наше оружие победы.
– Ты знаешь о его назначении? Чудесно! – воскликнул вышедший из дома Барусс.
– Эм-м, – промычал Гегель, почесывая бороду.
– Хватайте тело и тащите за мной, поможете мне подготовить наш последний удар.
Барусс направился в сторону махины, за ним с проклятьями и ругательствами двинулись Гегель и Мартин, волоча труп Бунюэля.
Рассмотрев устройство поближе, оба окончательно запутались, но Барусс взялся за колесо и с помощью Гегеля притянул к земле верхний конец бруса. К его концу был приделан вместительный деревянный ковш, куда они бесцеремонно бросили тело Бунюэля. Несколько наемников смотрели на это с террасы, где якобы стерегли заднюю стену, на случай, если люди дожа решат через нее полезть.
– Строителям я сказал, что туда мы погрузим цветов по весу якоря, чтобы почтить Страфаларию, – хмыкнул Барусс, выводя Мартина и Гегеля на террасу, а затем – в боковую дверцу, – поэтому откалибровать нужно как следует. У меня был настоящий якорь для проверки, если только валун не испортит противовес и не погубит прицельность. Вот он-то вместе с кардиналом и несколькими сотнями дукатов и сделает так, что на улицах сегодня будет столпотворение, и нашего бегства никто не заметит.
– План разумный, – согласился Гегель, у которого было чуть меньше механической сметки, чем у осла.
– В чем его назначение? – спросил Мартин, чем заслужил молчаливую благодарность Гегеля.
– Скоро узнаешь, – ответил Барусс и потер руки.
Войдя в дверцу за центральной лестницей, он махнул рукой в сторону столовой.
– Проследи, чтобы твой брат не убил нашего второго заложника, а сам этот олух не узнал про наш план. Я вернусь, как только покончу с одним своим делом.
Лицо Барусса потемнело, когда он поспешил в сторону кухни, а Гегель и Мартин отправились посмотреть, чем занимается Манфрид. Вытаскивая ведро живых сардин из-под кухонного стола, Барусс заметил Родриго, который выбирался из погреба после очередного набега на вино. Топая обратно через кухню, Барусс повернулся к раскрасневшемуся юноше.
– Знаю, что со мной бывает нелегко. Да что там, почти всегда, – проговорил капитан, глядя в ведро. – Я бы сгинул давным-давно без тебя и Эннио, и мне жаль, что так все разыгралось до сего часа. Жаль, что так вышло с твоим братом, сынок. И с твоим отцом.
– Я… хм, благодарю… спасибо, большое спасибо… – промямлил Родриго, который не нашелся с ответом на слова, которые уже и не надеялся услышать.
– А теперь – за дело, и соберись, а то я выброшу тебя за борт, – подмигнул Барусс, который на миг забыл о своей цели. Но рыба плеснула, так что вода забрызгала его сапоги, и спокойный миг миновал. – Не стой столбом и бутылки треклятые брось! Иди к Гроссбартам и пошли их ко мне. Если этот спесивец начнет юлить, убей его.
Барусс побежал обратно в привратный зал, оттуда – вверх по лестнице, не задумываясь, чем это ему глаза на миг застлало на кухне. Не в силах согнать с лица счастливую ухмылку, Родриго помчался по коридору, увидев, как капитан скрылся на втором этаже. Арбалетчики чуть не пристрелили юношу, когда тот вломился в комнату, и сдерживаемая радость вырвалась из его груди взрывом истерического хохота, вызванного картиной, которую Родриго увидел в столовой.
Из одежды на французском рыцаре осталась только набедренная повязка. По обе стороны от него стояли Гроссбарты: Манфрид натянул верхнюю часть его лат, а Гегель неуклюже прилаживал поножи на свои кривые ноги. Пьяный Аль-Гассур в железном шлеме сидел в кресле капитана и время от времени неуклюже просовывал горлышко бутылки под вытянутое забрало. В другом кресле растянулся Мартин; ворованное кардинальское облачение висело на его тонких руках, как смоченные в крови крылья летучей мыши. Приладив на место железный гульфик
[34], Гегель постучал по нему костяшками пальцев и со значением усмехнулся кипящему шевалье.
– Капитан просит вас в свои покои, – отсмеявшись, сообщил Родриго. – Я останусь стеречь француза.
– За ртом его следи зорче, чем за всем остальным, – посоветовал Манфрид.
– Но без железок своих он уже не так много болтает, – заметил Гегель, и братья ушли.
Со звоном и лязгом Гроссбарты поднялись по лестнице, при этом оба думали, что брату досталась лучшая часть громоздких доспехов, которые в разрозненном виде еле держались на их телах. Капитан впустил их и впервые заметил араба. Он ввел их в комнату, но дверь и клетку оставил нараспашку, указав на несколько открытых сундуков. В них поблескивали монеты, другие россыпью покрывали ковер. Гроссбарты скрыли изумление и алчность куда лучше Аль-Гассура, который облизнул губы и поставил костыль так, чтобы он мог зацепиться за край ковра и позволил арабу растянуться на полу. Но прежде чем он успел привести план в исполнение, Барусс обратился к ним, и при его словах в горле араба комом встала благодарность.
– Вынесите это в сад, – приказал капитан, – и живо, потому что, насколько я знаю Страфаларию, нам сильно повезет, если он оставит нам время до заката.
– Дозволено ли мне будет наполнить мешок, ибо калека не сможет нести целый сундук? – спросил Аль-Гассур.
– Вон там стоит ведро, – Барусс кивнул в сторону бассейна, к которому Манфрид бросился прежде, чем араб успел пошевелиться.
– А зачем мы их тянем в сад, вместо того чтобы спустить сам знаешь, куда? – спросил Гегель, не сводивший глаз с брата.
– Это хитрость, дорогой мой Гегель, – объяснил Барусс, поднимая один из сундуков, – уловка, чтобы отвлечь горожан. В корыте Анджелино мы не сможем даже выйти из гавани, если кто-то увидит, как мы поднимаемся на борт. Нет, нужно все глаза направить в другую сторону – на развалины особняка дожа, пожар в моей усадьбе и чудо золотого дождя на улицах! Спешите, псы, спешите!
– Не смей называть меня зверем, – проворчал Гегель, поднимая другой сундук.
Аль-Гассур притворился, будто подвязывает подол своего балахона, когда в него прилетело, больно ударив по пальцам, ведро. Манфрид расхохотался, когда араб рухнул на пол с тайной радостью от того, что хозяин облегчил ему задачу. Он застонал и принялся кататься по полу. Прежде чем Аль-Гассур достаточно оправился, чтобы встать, его остроносые туфли и тайные кармашки проглотили примерно дюжину дукатов.
– Хватит корчиться, – приказал Манфрид, схватив Аль-Гассура за ухо.
– Простите, простите, – всхлипнул араб, неуклюже наполняя монетами ведро – и свои рукава.
Все потрусили вниз и вышли в сад, а потом на глазах озадаченных наемников вывалили содержимое сундуков в ковш поверх вонючего трупа кардинала Бунюэля. От этой картины все трое расхохотались, и Аль-Гассур покорно присоединился к господам. Отдышавшись, Барусс повернулся к остальным и утер пот с порозовевшего лба.
