Не ночь является причиной темноты, и не зима – холода. Оба явления проистекают из атмосферного феномена, свойственного столовым возвышенностям Техаса, которого очень боятся путешественники. Мексиканцы называют его именем, которое употребил бывший сиболеро: «Эль-Норте»; техасцам оно известно как «нортнер», «северянин». И те и другие страшатся его.
Глава 57. Обременительный пленник
Схватив пеона и выудив из него все, что тот способен сказать, американцы затрудняются решить, как быть с ним дальше. Тащить с собой – будет мешаться, но и бросить нельзя, а убить его у молодого кентуккийца не поднималась рука, хотя Фрэнк и считал, что негодяй заслуживает смерти.
Уолт, предоставь ему право решать, уладил бы все мигом. Возмущенный предательством индейца, он получил новый повод не любить его – как соперника. Впрочем, последнее мало заботит экс-рейнджера – он уверен в чувствах Кончиты. Она отдала ему сердце и обещала руку, и в непоколебимой своей простоте охотник не боится беды с этой стороны и не испытывает ни грана ревности. Ему смешно видеть соперника в жалком существе, распростертом у его ног, которое он способен раздавить каблуком своего сапога из лошадиной кожи. Уолт готов лопнуть от хохота.
Не из ревности склонен техасец пресечь жизнь пеона, но исключительно из соображений суровой справедливости, скорого на расправу правосудия, к которому он привык в бытность рейнджером.
Его товарищ, менее привычный развешивать людей на суках, возражает. Оба некоторое время спорят, что делать с пленником, оказавшимся таким обременительным. Они не успевают прийти к согласию, когда раздается звук, заставляющий их обернуться и побледнеть. Это топот копыт – его нельзя спутать ни с чем другим. И лошадей много: не две или три, не полдюжины, но целый отряд.
Урага и его уланы возвращаются в долину! Едут к ранчо! Кто еще, кроме них? Едва ли стоит ожидать встретить здесь другую группу всадников. Так размышляют двое американцев, слыша стук копыт. Они уверены, что это мексиканские солдаты.
Повинуясь инстинкту, друзья укрываются в доме, не взяв с собой пленника. Будучи связан, тот не в силах сдвинуться с места. Да и если бы смог, разница теперь невелика. Американцы намерены обороняться до конца, если придется, а хижина из толстых бревен подходит для этой цели как нельзя лучше. У нее две двери, спереди и сзади, обе толстые, из расщепленных стволов пальмильи. Сделаны они надежно и крепко запираются, потому как ночи иногда выдаются холодные, а медведи-гризли шастают вокруг ранчо.
Поспешно захлопнув двери и забаррикадировав их, каждый располагается у окна. Их тоже два, оба с фасада. Это всего лишь проемы в бревенчатой стене, небольших размеров, но это и к лучшему для защитников – окна достаточно велики, чтобы послужить бойницами, через которые удобно вести огонь из ружей.
Позиция не самая невыгодная для обороняющихся. Хижина стоит рядом с утесом, прохода между ним и стеной нет. Перед фасадом открытое пространство, своего рода естественная лужайка, уходящая к озеру, лишь в паре-тройке мест ее ровная поверхность разнообразится деревцем. Чтобы подойти к дому, снизу ли ты попал в равнину или сверху, нужно обязательно пересечь лужайку. Справа и слева от дома идут выступы скал, окончания обоих просматриваются из окон, так что любой, кто попытается обойти жилище с флангов, окажется под обстрелом у засевших внутри. Учитывая невозможность окружения, трудно выбрать более удобный пункт обороны, и если только у нападающих не будет подавляющего численного преимущества, все их попытки обречены на провал. Но едва ли в этот раз, ведь поскольку защищающихся всего двое, их судьба практически решена.
Каков их шанс удержать хижину против отряда из пятидесяти обученных военных – именно такова численность мексиканцев. Возможно, конечно, что в долину вернулся не весь отряд, а только подразделение, посланное забрать мародера, которого хватились во время марша. В таком случае небольшая надежда отразить атаку имеется. В любом случае, отступать некуда.
Что еще им остается? Сдаться и стать пленниками Ураги? Никогда! Они слишком хорошо знают этого безжалостного мерзавца, причем не понаслышке. Ожидать от него милости не приходится. Человек, который оставил их гнить заживо в запечатанной пещере, не просто убьет их, но подвергнет пыткам. Им все равно предстоит «сыграть в ящик», замечает охотник и добавляет:
– Если уж нам суждено умереть, так заберем с собой врагов, сколько сможем. Я ручаюсь за десяток этих мелких мексикинов, да и вы, Фрэнк, пристрелите не меньше. Мы заставим их дорого заплатить, прежде чем испустим последний вздох. Вы готовы?
– Готов, – отвечает кентуккиец, сдержанным, серьезным тоном, показывающим, что как и техасец, он намерен умереть, убивая.
– Они появятся из-за деревьев там, где идет тропа, – продолжает экс-рейнджер. – Как только первый появится, я его уложу. Предоставьте этот шанс мне, Фрэнк – сил нет как хочу опробовать ружье доктора.
– С превеликим удовольствием.
– Вы снимайте из седла второго, если тот высунется. Это заставит остальных осадить, и у нас будет время перезарядить винтовки.
Все это, приготовления и разговор, занимает не более двух минут. Забежать в хижину, запереть двери и занять позиции у окон – все это проделывается со стремительностью, какую выказывают люди, удирающие от тигра или от пожара в прерии. И вот, приняв возможные меры, оба стоят за стеной, сжимая оружие в руках, готовые отражать приступ, сами стараясь держаться в укрытии, чтобы не дать заметить себя снаружи.
Но враг не появляется. Перед домом не видно ни одного живого существа, если не считать меднокожего человекообразного кулька, распростертого на газоне между мешком и рассыпавшимся из него добром, которое ему не дали утащить. Но цоканье копыт о камни продолжает доноситься и постепенно приближается. Прячущиеся внутри хакаля вслушиваются, затаив дыхание, сердца их громко стучат. Сердца эти наполняет тревога. Да и как иначе: через минуту разразится бой не на жизнь, а на смерть. И смерть, скорее всего, уготована им.
Но владеет ими не только тревога. Это нечто вроде страха, возможно, даже ужас. Неудивительно, если так – в подобных обстоятельствах ужас извинителен даже в сердцах героев. Странно, если было бы иначе. Какие бы эмоции не обуревали их в тот миг, они претерпевают стремительную перемену в результате серии событий. Поначалу приходит удивление. Прислушиваясь к топоту копыт, американцы осознают вдруг, что доносится он не из долины, но снизу. Не обман ли это слуха, вызванный отражением шума водопадов от скал?
Друзья напряженно вслушиваются, стараясь определить направление, с которого идет звук. И вскоре, каждый сам по себе, находят ответ на недавний вопрос – топот определенно доносится снизу.
Едва успевают они оправиться от первоначального удивления, как на них обрушивается следующее. Перемежаясь со стуком подков, слышны голоса людей. Голосов следовало ожидать, только не таких, потому как разговор время от времени прерывается взрывом громогласного смеха, какой редко вырывается из тощей груди худосочных мексиканцев, да и вообще представителей испанской расы. Не похоже это и на дикое глумленье индейцев-команчей. Такие грубые, громкие, но жизнерадостные звуки способны извергаться только из глоток кельтов или англо-саксов.
