Все это моя матушка наблюдала с улыбкой, приговаривая, что царственная Амада проявляет удивительное благоразумие и всякому мужчине пристало ценить подобное поведение жены, да еще такой красавицы, тем более что оно угодно и ее покровительнице – богине Исиде. Я же на это отвечал, что как влюбленный ценю подобное поведение не столь высоко, как, несомненно, оценил бы, став мужем. В ответ матушка снова улыбалась и переводила разговор на другую тему.
Так дни и шли за днями, пока однажды над Египтом не сгустились грозовые тучи.
Как-то ночью мне не спалось. Было это как раз в новолуние, и я знал, что в это самое время под покровом тьмы Амада принимает избавление от своих обетов Исиде перед тайным советом жрецов в пышной, торжественной обстановке подле храмового алтаря, обретая тем самым свободу и право на замужество, как всякая женщина. Матушка моя, будучи Певицей Амона, разумеется, тоже присутствовала на церемонии – и по возвращении домой не преминула рассказать, как все прошло.
Она описала, как появилась Амада, облаченная в жрицу, как она вознесла молитвы четверым верховным жрецам, восседавшим в важных позах перед нею, и как просила их освободить ее от обетов «во спасение своей души и Египта».
Потом один из верховных жрецов, тот, что служит Амону и потому главенствует над всеми остальными, приблизился к статуе Исиды, прошептал ей молитву, и после недолгого затишья богиня трижды кивнула, как показалось всем присутствующим, показывая таким образом, что она согласна. Вслед за тем верховный жрец вернулся на место и на древнем наречии возгласил, что Амада освобождается от данных ею обетов «во спасение ее просящей души и Египта» с благословения и согласия богини, а в дополнение к сказанному он сообщил, что, «вняв твоей мольбе, я, дочь и мать, богиня Исида, обрываю узы, связующие меня с тобою на земле. Однако ж если ты пожелаешь восстановить их вновь, то оборвать уже не сможешь, ибо, если попытаешься, они задушат тебя, в каком бы обличье ни пребывала ты на земле, и всех в колене твоем, заодно с мужем, что выбрал тебя, и теми, кто отдаст ему тебя. Так говорит Исида, Богиня Неба».
– И что это значит? – спросил я матушку.
– Это значит, сынок, что, если женщина, освобожденная от обетов Исиде, примет их вновь и вновь же начнет служить этой богине, а потом вдруг опять вздумает от них отрешиться, она и человек, ради которого ей пришлось пойти на такое, попадут в паутину, точно мухи, и останутся там навсегда, не только в этой жизни, но и в других, что будут дарованы им на этом свете.
– Похоже, у этой Исиды длинные руки, – заметил я.
– Нет спору, сынок, притом очень длинные, ибо Исида, каким бы именем ее ни называли, всемогуща, бессмертна и ничего не забывает.
– Что ж, матушка, в таком случае помнить ей ничего не придется, потому что Амада больше никогда не будет ее жрицей.
– Не уверена, Шабака. Да и кто знает наверняка, что может прийти женщине на ум сейчас или потом? Что до меня, я была счастлива служить Амону, а не Исиде хоть бы и потому, что смогла выйти замуж.
Глава XII
Смерть Идернеса
Пока мы с матушкой вот так разговаривали, за мной прислали по срочному вызову из дворца. Я отправился туда и там, в маленькой передней встретил Амаду – она была одна и как будто ждала меня. На ней были обычная, мирская туника и знаки царского достоинства, и выглядела она распрекрасно. Больше того, изменился весь ее облик: ведь она уже была не жрицей, окутанной покровом тайн, а любимой и любящей девушкой.
– Вот и свершилось, Шабака, – шепнула она. – Отныне ты мой, а я твоя.
Я раскрыл ей свои объятия, она прильнула к моей груди, и я впервые поцеловал ее в губы, а потом еще и еще, и, пока целовал, – о! – сердце мое переполнялось радостью. Но каким скоротечным было наслаждение первыми плодами любви, семена которых я посеял так давно и все ждал, когда же они наконец взойдут: мы только-только соединились с моей возлюбленной, только-только принялись нашептывать друг другу разные нежные слова, как вдруг раздался голос – это звали меня, и я был вынужден оставить мою возлюбленную, даже не успев спросить, когда мы с нею поженимся.
Между тем во дворце собрался совет. До него дошли вести, что наместник Идернес с десятитысячным войском стал лагерем на берегу Нила, неподалеку от великих пирамид, откуда до Мемфиса рукой подать. Кроме того, его посланцы объявили, что он намерен нынче же прибыть к царевичу Пероа всего лишь с небольшим отрядом личной охраны и выяснить все, что касается печати, а посему он просит для себя охранную грамоту от имени Великого царя, а также богов Египта и Востока. В противном же случае он без промедлений нападет на Мемфис, какие бы указы свыше он ни получил, даже если они будут скреплены печатью, ибо, пока не увидит собственными глазами, он будет считать ее подложной.
Вопрос заключался в том, какой ответ ему направить. Завязался спор, долгий и нешуточный. Одни склонялись к тому, чтобы без лишних проволочек напасть на Идернеса, невзирая на то что его лагерь, как стало известно, был обнесен рвами и подступал с одной стороны к Нилу, а с противоположной его защищала возвышенность, где размещались великий сфинкс и пирамиды. Другие, и я в том числе, считали иначе, и мне казалось, что какой-то злой гений надоумил меня дать совет, благой для Египта и пагубный для моего счастья. Возможно, этим гением была Исида, недовольная утратой своей служительницы.
Я заметил, что, приняв Идернеса, Пероа сможет выиграть время, дав войску в три тысячи человек, а то и больше, которое подходит к нам по Нилу, соединиться с нами до того, как ему, возможно, успеют отрезать подступы к городу, – таким образом мы сравняемся с Идернесом в силах, а может, и превзойдем его. К тому же, добавил я, мы переложим всю ответственность на себя, если, требуя от Идернеса клятвенного обещания хранить верность печати, откажемся его принять и немедленно на него нападем.
Третьи ратовали за то, чтобы впустить Идернеса вместе с охраной в Мемфис, а после взять его под стражу или убить. Тут я снова заметил, что тем самым мы не только нарушим торжественную клятву и навлечем проклятие богов на наши головы, став в лице всех предателями, но и поступим безрассудно, поскольку Идернес не единственный военачальник на Востоке, и если мы убьем его вместе с охраной, то опять же мало что выиграем, потому что в таком случае пришельцы с Востока будут биться за праведное дело.
В конце концов все сошлись на том, что требуемая охранная грамота будет предоставлена и что Пероа примет Идернеса в этот же день на торжественном пиру в его честь. Соответственно древнему обычаю, охранную грамоту ему отправили с условием, что он передаст с посланцами клятвенное обещание, что ни сам он, ни свита его, числом не больше двадцати человек, не будут чинить ущерб в Мемфисе и что на обратном пути наша охрана будет сопровождать его до сторожевых постов их лагеря.
Вслед за тем меня в сопровождении одного только Бэса отрядили на колеснице к берегу Нила – поторопить идущие к нам войска, о которых я говорил, чтобы они подоспели к Мемфису до захода солнца. Но перед уходом я успел переговорить с Пероа один на один. Он сообщил, что о скорой моей женитьбе на царственной Амаде будет объявлено на пиру тем же вечером. Тогда я попросил его передать Амаде нить бесценных розовых жемчужин, которые оставил ему на сохранение в качестве обручального подарка, и сказать, чтобы она предстала в них на пиру, ради меня. Поговорить ни о чем другом времени не было.
