Зато персоналом панамского железнодорожного вокзала овладел какой-то странный зуд. Каждый занял свой пост, причем – вещь невероятная – не было видно ни пьяных, ни опоздавших.
Благодаря отличной организации три почтовых вагона разгрузили буквально за считанные минуты, а их содержимое доставили на пристань, так что на долю носильщиков и матросов пришлось не так уж много работы.
Представитель железнодорожной компании, обслуживавшей линию «Центральная Америка – Панама», и его коллега из «Северной тихоокеанской транспортной компании», всецело занятые своими заботами, и думать позабыли о неприятных вещах, которые наговорили они сгоряча своему конкуренту – агенту немецкой пароходной компании «Космос». Начальник вокзала и его служащие, как крупные, так и мелкие, трудились столь самозабвенно, словно поставили своей целью поскорее отделаться от публики. Каждый выполнял свою работу исключительно споро, к огромному удовольствию пассажиров и получателей товаров, только что доставленных по железной дороге через Панамский перешеек в Панаму.
Когда обслуживающий персонал в полном составе остался один на один с длинной вереницей товарных вагонов, запертых и тщательно укрытых брезентом, пропитанным гудроном, из пассажирского вагона выскочил, словно черт из коробочки, некий субъект, доселе невидимый.
– Итак, мы одни, не правда ли? – спросил он по-английски начальника эксплуатационной службы.
– Да, сэр, – коротко ответил тот.
– Двери вокзала затворены?
– Конечно! Вы же сами слышали, как щелкнули задвижки и замки!
– Ясно. А на людей ваших можно положиться?
– Вне сомнения, если им хорошо платят.
– Вам известно, я не торгуюсь.
– Йес…
– А никому не покажется странным, что вагоны стоят на отдельном пути, у самой пристани?.. Что вокзальное помещение закрыто?.. И что люди заняты какой-то таинственной работой?.. И к тому же у платформ, обычно всегда открытых для пассажиров?..
– Все может быть. Но у нас не имелось иного выхода: есть приказ губернатора Панамской провинции, строго-настрого запрещающий провоз подобного груза… Да и консулы из разных там государств бдительно следят за такими вещами…
– Консулы?! У представителей европейских стран в эти часы сиеста, и, кроме того, до завтра они будут погружены в чтение только что прибывшей почты. А отсюда следует, что им пока не до нашего… предприятия. И нет нужды говорить вам о позиции Америки: ее невмешательство гарантировано. Чилийский же консул – единственный, кто может протестовать против отправки из Панамы подобного «багажа», – прикован к постели то ли из-за простуды, то ли еще из-за какой-то болезни.
– Ол райт!
– Вот тысяча долларов золотом для ваших людей. И столько же они получат после погрузки. Кроме того, еще даю две тысячи долларов – для начальства.
– Спасибо. Не хотите ли проверить пломбы на вагонах, поставленные в Колоне?
– Нет, не нужно.
Во время этого короткого диалога на хорошенькой шхуне, стоявшей метрах в ста от пристани, подняли брашпилем якорь, после чего судно не спеша развернули и с помощью лебедки подтянули к пристани, возвышавшейся над палубой метра на три. И тотчас же откуда-то из трюма послышался хриплый голос, вырвавшийся из зиявшего внизу люка и бесцеремонно прервавший диалог:
Из пассажирского вагона, словно черт из коробочки, выскочил некий субъект, доселе невидимый
– Черт меня побери, да и вас тоже! Раскаркались, словно вороны, вместо того чтобы заниматься делом! Лодыри, каких свет еще не видывал!
– Это наш славный капитан Боб волнуется, и не зря, – заметил с улыбкой незнакомец и, подойдя к краю набережной, посмотрел вниз, на корму шхуны. – Порядок, дружище! Все идет как надо!
В ответ снова раздалось недовольное ворчание, и вслед за тем из люка вынырнула рыжая голова и показались грубая физиономия и лохматая борода. Потом высунулись плечи и бизоний торс, крепко державшийся на двух огромных ногах, под которыми прогнулись доски спардека
[210].
Гигант, которому принадлежали указанные выше части тела, поднялся на планшир
[211], так что его отделяло от собеседника, стоявшего на краю пристани, не более шестидесяти сантиметров.
– Здравствуйте, Боб!.. Ворчите, как всегда?
– Здравствуйте, Сайрус! Да, вы правы: ворчу – пользуясь последними мгновениями, отпущенными мне, чтобы насладиться подобным приятным времяпрепровождением.
– Что вы хотите этим сказать?
– Возможно, мне недолго уже осталось ворчать.
– Что так?
– Не исключено, что завтра меня возьмут и повесят.
Незнакомец, как ни владел собой, невольно вздрогнул.
– Вы всерьез? – проговорил он несколько изменившимся голосом.
– Да, и настолько всерьез, что я с радостью отказался бы от нашей сделки, если бы вы смогли подыскать себе какое-нибудь другое суденышко.
– Но это невозможно!
– Я так и думал.
– Перуанцы не могут ждать. Хотя, скажу откровенно, я тревожусь за судьбу сына моего отца: кто знает, не кончится ли для меня сия затея джигой
[212] при свете факелов из стеблей конопли?
– Опасное наше ремесло, особенно сейчас, мистер Сайрус!
– А что вы хотите, славный мой Боб? Ничего не дается даром. Наши же доходы находятся в прямой зависимости от наших аппетитов, отсюда и опасности, которым мы подвергаемся. Только чего вы так боитесь в данный момент?
– Вот уже в течение трех дней в двенадцати – пятнадцати милях от Панамы маячит в открытом море большой корабль, чтоб ему худо было! Он шастает туда-сюда в виду порта, словно часовой, делающий по сто шагов взад и вперед. Судно даже ненадолго не покидает своего поста и, ни на что не отвлекаясь, бдительно наблюдает за городом.
– И даже ночью?
– Ночью – особенно. По крайней мере, один раз в час корабль в течение нескольких минут мощным пучком электрического света озаряет рейд, да так ярко, что кажется, будто наступил день. Короче, в этом случае ускользнуть из поля его зрения не удастся никому, ибо луч прожектора рыщет, как акула.
– Да, но я слышал про вашу шхуну, что она здесь – одно из самых быстрых торговых судов…
– Дорогой Сайрус, это настоящая чушь!
