Больше всего меня раздражает, что эти мультимиллионеры, имеющие по нескольку домов, выращивающие в своих теплицах экзотические растения, транспортировка коих из экваториальной зоны стоила бешеных денег, платящие за шампанское по тридцать пять франков за бутылку, набивающие себе брюхо трюфелями и прочими изысканными яствами, приобретаемыми по фантастическим ценам, и живущие в комфорте, о котором можно только мечтать, беспрерывно ноют: “Мы, несчастные дикари, не обученные хорошим манерам, не способные воспринимать западную культуру, мы… которые… мы, которых…” Вся эта наигранная скромность рассчитана на то, чтобы избежать какой бы то ни было критики в свой адрес, а часто и в расчете на комплименты, которые искренний человек не сможет расточать в адрес подобных персон. Меня так и подмывает сказать им: “Да, все это правда, я согласен с вашими оценками, и не будем больше об этом говорить”.
Но самые большие зануды – золотопромышленники. И я радуюсь, когда мне удается побродить в одиночестве или вместе с Жюльеном и насладиться местным колоритом без наших, так сказать, цивилизованных хозяев. Очень приятно встречаться с бурятами, китайцами, самоедами, тунгусами
[32], маньчжурами, монголами, разодетыми в национальные костюмы, причудливо меняющиеся в зависимости от места проживания. Чтобы увидеть всех этих людей, достаточно отправиться на базар, где привезенные из Европы товары соседствуют в самых фантастических сочетаниях с продукцией Азии. Купцы-китайцы, курносые, густо намазанные жиром, в отделанных атласом сапожках, завернутые в несколько слоев голубого шелка, сидят на корточках возле ящиков с чаем и кивают головой, словно фарфоровые болванчики. Персы в островерхих шапочках, с орлиным профилем лица, то складывают, то раскладывают ткани, привезенные из города Исфахан
[33]. Киргизы продают бурдюки с кумысом и нередко при сделке плутуют. Евреи – нос крючком и жадные руки – в мехах, потертых, словно спина осла, расхваливают гнусавыми голосами кавказские кинжалы, бухарские ковры, украшения из Самарканда, шкурки сибирских белок и голубого песца, часы из швейцарского города Ла-Шо-де-Фон, консервированную гусиную печень, изящные лорнеты и бутылки в серебряных футлярах – когда с вином, а когда и с березовым соком. От этого многоголосья шумит в ушах, но зато есть на что посмотреть.
Меня совершенно не заинтересовала гимназия, которую местные жители непременно показывают приезжим, и тем более тюрьма… Вполне понятно почему. В музее мое внимание привлекла только коллекция минералов. Здесь я увидел, в частности, огромные изумруды и очень крупную бирюзу, не говоря уже о ляпис-лазури и о малахите, которые без преувеличения громоздятся горами.
Ну что еще?
В общем, это все, что я успел увидеть за сорок восемь часов, – в целом не так мало.
Завтра вечером отбываем в Якутск, в славное путешествие протяженностью в пятьсот – шестьсот лье. Итак, я прощаюсь с этими зажиточными домами, где вас потчуют диковинными блюдами, считающимися тем вкуснее, чем больше за них заплачено. Прощаюсь с чаем, которым мы нещадно промываем тут свой желудок. Прощаюсь с навязчивой, напомаженной, изнурительной любезностью.
Один господин, некто Федор Ловатин, предложил себя в качестве нашего спутника. Родом он из европейской части России. Похоже, хорошо знает места, куда мы едем. Его помощь будет нам полезна. Он торгует мехами и направляется на ярмарку в Нижнеколымск, в страну чукчей, собираясь закупить там или, скорее, выменять товары. А оттуда уже рукой подать до Берингова пролива, где завершается первый этап нашего путешествия в Бразилию. Но не будем торопиться, оставим в покое жаркие страны: пока мы еще в краю морозов. Нельзя забывать, что, устремляясь к экватору, мы должны сперва попасть в Заполярье.
Завтра мы расстанемся с генерал-губернатором и полковником Пржевальским. Память о них, и особенно о последнем, навсегда сохранится в моем сердце.
Генерал-губернатор очень обходителен. Я глубоко ценю его участие в нашей судьбе. Он обещал сделать все от него зависящее на всех уровнях, чтобы облегчить судьбу уважаемого полковника Михайлова. У него большая власть, и настроен он благосклонно по отношению к нашему достойному другу, за чью дальнейшую судьбу я теперь почти что спокоен».
Глава 11
Двенадцатого декабря двое саней, в которых сидели друзья с их новым спутником, покинули столицу Восточной Сибири и взяли направление на Якутск.
Генерал-губернатор приложил все усилия, чтобы сгладить впечатление, произведенное на иностранцев «приемом», оказанным им капитаном Еменовым. Представитель царя вел себя как настоящий русский хозяин. Продукты, оружие, палатки, меховые шубы и прочая одежда, чемоданы, покрывала и матрасы – ничего не было забыто, и всего – в изобилии.
Сани, еще более комфортабельные, чем разломанные казаками, следовали теперь за возком торговца мехами, наполненным доверху товарами, предназначенными для обмена на торгах на берегу реки Колыма.
– Наконец-то! – воскликнул Жак со вздохом облегчения. – Наконец-то мы в дороге! Честное слово, в городе мне уже надоело! Как приятно знать, что ты перестал быть объектом постоянных забот!
– Жалуешься, что невеста слишком хороша?
– Возможно, ты и прав, но я не хотел бы снова оказаться в Иркутске.
– Даже на обратном пути?
– Даже на обратном!
Жак и не догадывался, что был прав, не желая возвращаться в этот город. Если бы на завершающем этапе фантастического путешествия, предпринятого им совместно с Жюльеном, он снова заехал в Иркутск, то нашел бы его лежащим в руинах.
Полгода спустя после их отъезда, седьмого июля 1879 года, чудовищный пожар уничтожил в городе три тысячи шестьсот домов, десять церквей, пять крытых базаров, таможню и центральный рынок, иначе говоря, две трети восточносибирской столицы, самые лучшие, богатые ее кварталы, нанеся ущерб в тридцать миллионов рублей. На площади в два квадратных километра разрушения были так сильны, что извозчики с трудом пролагали себе путь сквозь развалины. Из тридцати трех тысяч восьмисот жителей Иркутска без крова остались двадцать тысяч.
Спутник, которого провидение послало друзьям-французам, был сильным, красивым парнем лет тридцати, усатым, как мадьяр, с открытым, симпатичным, улыбчивым лицом и с умными голубыми глазами. Встреча с этим человеком явилась для друзей редкостной удачей, тем более что он превосходно говорил по-французски. В Восточной Сибири мало кто из купцов знает этот язык. Но Федор Ловатин долгие годы жил в Париже, где сначала учился в школе Тюрго
[34], а потом представлял русскую фирму, поскольку самим иностранным купцам трудно вести дела в этих краях, не владея русским, который здесь понимают все племена и на котором говорят чиновники, служащие в северо-восточной России. Чужеземцы же, оказавшись в сей суровой области, сразу же наталкивались, несмотря на самые высокие рекомендации, на тысячу трудностей, преодолимых лишь для тех, кто был знаком с местными обычаями и умело использовал их.
