– Теперь моя очередь стрелять!
– Только поосторожней, чтобы не оставить кожу на спусковом крючке. Как это ни глупо, но я упустил из виду, что металл, касаясь органических тканей на сильном морозе, моментально забирает у них тепло и одновременно как бы обжигает их.
– И что же мне делать?
– Обмотать руку тряпкой или концом башлыка, да побыстрее: у волков отличный аппетит!
– Они совсем не похожи на добродушных своих сородичей из Западной Сибири. Одни челюсти чего стоят!
Хищники, скорее удивленные, чем напуганные выстрелом, расселись в снегу полукругом в двадцати пяти – тридцати метрах от еще бившегося в предсмертной агонии лося и, задрав кверху морды, зловеще завыли. Затем, подбадриваемые бездействием людей и подгоняемые запахом крови, внезапно умолкли, и самые смелые или самые голодные из них, поджав хвосты и пружиня на задних лапах, двинулись осторожно вперед, готовые в случае опасности отскочить назад.
Жак по совету Жюльена обмотал руку куском ткани, оторванной от башлыка. Жюльен, превозмогая боль, проделал то же самое и, как и его друг, прицелился в грозную свору.
Раздались два выстрела, и два волка рухнули, обагрив кровью снег. Затем еще два выстрела и еще два волка упали. А потом еще и еще…
Убитых хищников становилось все больше, но остававшиеся в живых и не думали отступать.
Алексей и проводник, зная, сколь упрямы эти четвероногие, с волнением наблюдали за французами, не будучи вполне уверены в благополучном исходе жестокой схватки с голодной стаей. Но кинуться на подмогу к Жюльену и Жаку они не могли: насмерть перепуганные собаки отказывались сдвинуться с места, пойти же туда без нарт было довольно рискованно – и сани с собаками лишались защиты, и они сами легко могли бы стать добычей волков.
Автоматические карабины, подаренные губернатором Иркутска, прекрасно делали свое дело. Жюльен и Жак, опьяненные запахом пороха, стреляли не останавливаясь. Ружья дымились. Полегла уже половина стаи, не менее сорока волков
[59].
Уцелевшие звери, встревоженные ураганным огнем, начали пятиться назад, однако совсем оставить лакомую добычу никак не решались.
Стрелки уже в четвертый раз вставляли в карабины обойму. Волки, воспользовавшись передышкой, набросились, скрежеща челюстями… Вы думаете, на лося? О нем они уже и думать забыли! Опровергая пословицу «Ворон ворону глаз не выклюнет», хищники принялись терзать с ожесточением мертвых и раненых сородичей своих, рвали их зубами и, не обращая внимания на людей, которые с удивлением взирали на мерзостную картину, жадно заглатывали огромные куски. Через несколько минут голод был утолен. Покидая место кровавого пиршества, звери, заботясь о дне завтрашнем, упорно, словно муравьи, волочили за собой наполовину обглоданные туши.
Путешественники снова были спасены!
Лось оказался на сто килограммов тяжелее, чем думал Жак. Когда сняли шкуру и освободили мясо от костей, то выяснилось, что еды для сорока собак, если каждой давать по полтора килограмма в день, хватит на пять суток.
Глава 17
Расположенный в устье реки Колымы, Нижнеколымск – административный центр самого крупного в губернии уезда если и не по числу жителей, то, во всяком случае, по занимаемой им территории, является русским аванпостом на северо-востоке Сибири. Несмотря на свое значение, возросшее с организацией здесь поселения ссыльных, он представляет из себя всего-навсего убогий населенный пункт с чумами и ветхими домами, в которых теснятся полторы тысячи ссыльнокаторжных и триста или четыреста казаков, служащих в вооруженных силах России. Из этого злосчастного арктического города, столь же отличающегося от Якутска, как Якутск от Петербурга, и девять месяцев в году погребенного под снегом, отправляются во все концы, вплоть до Берингова пролива и Анадырской бухты, казаки, которым предписано собирать налоги с чукчей, юкагиров и коряков. Как ни бедны эти несчастные, которым жестокая природа с такой скаредностью отпускает средства к существованию, они обязаны ежегодно платить «белому царю, сыну солнца», подушную подать в размере восьми-девяти франков в год, чаще всего шкурками. Цифра как будто бы скромная, но она достаточно велика для тех, кто кормится только мороженой рыбой и олениной и по-настоящему голодает, когда весной уходит рыба, а осенью – стада диких оленей. И неудивительно, что они всячески стараются увернуться от выплаты тяжелого для них налога, и, для того чтобы взыскать его, казакам приходится немало потрудиться. И хотя закон и порядок одерживают в конце концов верх, но какой ценой! Павшие лошади, замерзшие в пути люди. Намного ли сумма подати превосходит расходы на сбор налогов? Однако об этом никто не думает: важен сам принцип.
И кто бы мог поверить, что в злосчастном, заброшенном краю, где стонут от отчаяния влачащие жалкое существование ссыльные или каторжане, в течение нескольких дней в году царит праздничное ликование? А между тем это именно так.
В первую неделю февраля в остроге Островном, что в двухстах пятидесяти километрах от Нижнеколымска, на одном из островов реки Анюй, открывается пользующаяся доброй славой богатая ярмарка, на которую съезжаются русские купцы и чукчи со всей Восточной Сибири и даже с Аляски, лежащей по ту сторону Берингова пролива и еще сравнительно недавно входившей в состав Русской Америки.
Само Островное, где проходит ярмарка, известная как Нижнеколымская, – небольшое селение. На одной из окраин его высится разрушенная часовня. Два-три десятка чумов теснятся вокруг острога – нескольких административных строений, обнесенных забором с одними воротами и смотровой башней над ними. Здесь живет исправник, в обязанности коего входит неукоснительное поддержание порядка, борьба с любыми правонарушениями и защита интересов купцов из Якутска в их торговле с кочевыми племенами. Кочевники покорно выполняют любые решения этой важной по местным масштабам персоны, хотя в распоряжении исправника – всего лишь тридцать казаков, вызываемых им по случаю ярмарки из Нижнеколымска.
В описываемый нами день в поселке Островном чувствовалось предпраздничное оживление, что и понятно: завтра, шестого февраля 1879 года, должно было состояться открытие ежегодной ярмарки. Русские купцы прибыли сюда с запада на санях, до отказа нагруженных товарами для обмена. В одни возки у них были впряжены олени, в другие – лошади, поскольку между Якутском и Нижнеколымском насчитывается довольно много почтовых станций, где можно сменить лошадей. Чукчи же проделали свой путь с северо-востока, из тундры и с гор, на оленьих или собачьих нартах.
Удивительно, сколь далеко и как долго приходится ехать начинающим купцам из чукчей – единственных торговых посредников между русскими и народами, населяющими северную часть Америки. Когда вскрываются реки и моря, эти отважные люди, забросившие ради довольно прибыльных коммерческих операций изнурительное занятие охотой с ее непредсказуемым результатом, плывут на байдарах
[60] из оленьих или моржовых шкур с Восточного мыса через Берингов пролив, доставляя на Американский континент закупленные у русских железные и стеклянные изделия и табак и получая в обмен шкурки черно-бурой и рыжей лисицы, песца, куницы, выдры, бобра, волка, росомахи, а также добытые эскимосами клыки моржей. Возвратившись на родину, они добавляют к привезенным из Америки товарам китовые ребра, идущие на изготовление саней, сумочки из моржовой кожи и изумительной красоты одежду из оленьих шкур и вместе с женами, детьми, оленьими стадами и собаками, не забыв прихватить с собой в сложенном виде чумы, отправляются наконец в Островное.
