Жак без устали восхищался удобными и шикарными вагонами. Он был в восторге от возможности пройти из одного конца поезда в другой, уверяя, что подобная прогулка лишает путешествие утомительности и однообразия, и просто не находил слов, дабы воспеть новшества, с которыми ему пришлось столкнуться впервые.
Однако скоро он «обнаружил на солнце пятна».
Пройдя километров сорок, поезд остановился у железнодорожной станции под названием Тенино, где от основного полотна отходит боковая ветка, ведущая в Олимпию, столицу штата Вашингтон.
Несколько мальчишек с кипами печатной продукции легко карабкались на ступеньки вагонов, выкрикивая фальцетом заголовки и содержание газетных листов, еще влажных от типографской краски.
Жак купил номер газеты «Олимпийское время» – «Olimpia Times» по-английски – и тут же принялся ее штудировать, в то время как Жюльен, скептически относившийся ко всему, что связано с ежедневной печатью, продолжал вести с Перро нескончаемую беседу о франко-канадских метисах, прозванных в Канаде «обугленными деревьями».
Жак – да простят мне это выражение! – был чрезвычайно падок до новостей и, словно истый провинциал, верил газетам. И теперь, будучи уже давно отлучен от печатного слова, он подробно, строчка за строчкой, смаковал бесценное приобретение, не обращая внимания на возбужденных попутчиков, которые время от времени громогласно объявляли об изменении цен на сало и выкрикивали последние сведения о понижении ставок на кожи или повышении курса нефтяных акций, – в общем, вели себя так, будто находились прямо на бирже.
Вскоре постоянные толчки локтями и коленями, наносимые, впрочем, без всякого злого умысла неугомонными соседями, стали раздражать нашего читателя, и ему все трудней и трудней становилось сохранять хладнокровие.
– Однако люди эти на редкость плохо воспитаны! – произнес он в сторону. – Ревут, словно быки в стойле, толкаются, как сбежавшие из зверинца медведи, приходят, уходят, встают, садятся, бесцеремонно упираются в тебя локтями, хватают за пуговицу и даже не подумают извиниться. Подобные манеры просто невыносимы!
Решив оставить свое место и сесть поближе к Жюльену и Перро, Жак, поскользнувшись, чуть не упал в черное болото, образовавшееся на постеленном на полу ковре трудами трех джентльменов, которые, засунув за щеку по огромной порции жевательного табака, с точностью дождевальной установки посылали на ковер частые и длинные плевки. С трудом сдерживая отвращение, наш герой поневоле вернулся на свою скамью и попытался вновь углубиться в чтение. Но назойливое щекотание затылка, производимое неизвестным предметом, опять отвлекло его от вожделенного занятия.
Он резко повернулся, и лицо его очутилось в обрамлении двух огромных подметок, каблуки которых вольготно лежали на спинке сиденья. Владелец сих монументальных «подпяточных» аксессуаров наслаждался отдыхом. Опустив голову, он развалился в кресле, вытянув ноги под углом в сорок пять градусов и положив их на скамейку Жака. Последний счел подобную позу слишком вольной. Но требовать от бесцеремонного янки соблюдения приличий было делом бесперспективным: в подобной же позе пребывали еще пять или шесть джентльменов, и она вполне устраивала их соседей, равнодушно созерцавших шедевры американской обувной промышленности.
При виде несчастной физиономии друга Жюльен рассмеялся.
Владелец сих монументальных «подпяточных» аксессуаров наслаждался отдыхом
– Смейся, смейся, сам-то ты что бы сделал на моем месте? – спросил Жак, покидая свое сиденье.
– Во Франции я бы попросил господина перейти в купе с надписью «специально для животных». А если бы месье решил, что я невежлив, то он быстро бы схлопотал пару добрых пощечин. Но Америка – иная страна, с иными нравами. Не имея возможности отправить джентльмена демонстрировать свои башмаки в другом месте, я бы просто постарался избежать подобного соседства.
– И были бы совершенно правы, сударь! Совершенно правы! – заявил убежденно Перро. – Достаточно лишь взглянуть на жителя штата Кентукки, как сразу же становится дурно, а при виде молодчика из Иллинойса вспоминаешь жирную свинью… Я взял этих двоих просто так, как первых попавшихся, ибо и в других штатах жители не лучше. Все они хороши!.. Грубияны или свиньи, а иногда и то и другое вместе… Даю слово канадца, вот подлинный портрет янки! С этими людьми лучше не сталкиваться! Неопрятные сами по себе, они и вокруг все изгадят… Но коли уж этот тип так вам мешает, то, может, я все-таки уберу его?
Услышав столь твердое суждение о янки вообще и об их попутчиках в частности, а заодно и убедившись лишний раз в беззаветной преданности охотника двум друзьям, выраженной в весьма своеобразной форме, Жак разразился хохотом.
Едва ли пистолетный выстрел произвел бы большее впечатление на присутствующих. Смех моментально заставил их замолчать: для вечно спешащих американцев человек, находящий время для смеха, – поистине феномен. Ни одна машина, производящая какой-либо продукт, не смеется. И американец, этот человек-машина, неукоснительно следует сему правилу. Исключение составляет театр, где ему подают знак, что пришло время посмеяться. Оно и понятно: ведь время – деньги! И истинный американец трудится совершенно бесстрастно, если только он не клоун и смех не является для него работой. Ну а если он все же клоун, то смеется только так, как другие строгают доски, закупают партии кофе, шьют ботинки или разносят коктейли, – совершенно серьезно, с видом человека, делающего свое дело отнюдь не для развлечения.
Так что трое друзей на короткое время оказались в центре внимания. На них смотрели с удивлением, но потом, решив, что это, наверное, французы или итальянцы, пассажиры успокоились.
Жаку, перехватившему на лету несколько изумленных взглядов, показалось, что он прочел в них изрядную долю презрения.
– Черт возьми, – проворчал он, – я пересек Азию и изрядно поколесил по Америке, однако до сих пор не встречал подобных грубиянов! Мне куда симпатичнее общество якутов, бурятов, чукчей и индейцев. Многие из них, конечно, дикари и бывают порой излишне назойливы, но в основном все они прекрасно воспитаны.
– Ну, довольно, – прервал его Жюльен, – не хватало только вступить в перебранку с этими мужланами!.. Право же, они не заслуживают нашего внимания.
Эти мудрые слова на некоторое время успокоили раздраженного Жака.
Вскоре настала ночь, и трое путешественников, воздав должное ужину, скорее обильному, нежели изысканному, смогли насладиться постелями спального вагона.
По старой привычке Жак разложил на походном саквояже подле своей кровати необходимые принадлежности туалета, заново купленные им в Яле: кусок мыла, расческу, пилочку для ногтей и vade mecum
[150] любого путешественника – зубную щетку, которую я отношу даже не просто к необходимым, а к необходимейшим предметам, поскольку признаю в принципе, что можно отправиться в путь без смены белья, истрепать в клочья одежду, идти босиком по пустыне или девственному лесу и терпеть отсутствие соли или табака, но не мыслю себе, как можно обходиться без этого бесхитростного гигиенического приспособления. Подобного же мнения, кстати, придерживается большинство путешественников, чтобы не сказать все.
