Действительно, случается всякое, и вот уже я – желанный гость мистера Уэллса, будущего тестя грубияна полковника, получившего от меня удар, который мог бы с полным основанием преисполнить наставников гимнастического зала Пас чувством гордости за меня.
Этот джентльмен – сама предупредительность, его дочь, мисс Леонора, принимает меня с искренней сердечностью. Никогда не скажешь, что оба они тешат себя надеждой присутствовать через тринадцать дней при моей кончине, если только их внимание ко мне не является естественным состраданием, испытываемым к приговоренному к смерти.
Правда, Жюльен считает, что мистер Уэллс, будучи человеком хитрым, – подобных ему называют здесь людьми плутоватыми, или sharp
[170], – хочет обезопасить себя, в случае если наша дуэль станет роковой для полковника Батлера.
Наследство покойного дядюшки сделало из меня, выражаясь языком меркантильным, то, что повсюду именуется прекрасной партией, и наш янки, кажется, вполне бы удовлетворился иметь зятем – повторяю, это не мои слова, а Жюльена, – не полковника, лошадника и забияку, а просто миллионера.
Ах, довольно! Я не затем чуть ли не пешком добирался из Парижа в Сан-Франциско, чтобы совершить подобную глупость…
Боже всемогущий, мне – и жениться на американке! Да к тому же еще на этом драгуне в юбке, – только так я перевожу rifle-woman
[171], – по имени мисс Леонора! Лучше уж пасть от пули полковника.
Впрочем, не хочу сказать, что сия юная особа столь безобразна. Напротив, она скорее прекрасна. Двадцать лет, высокая, чудесно сложена, с великолепным румянцем, правильными чертами лица, восхитительными глазами и сверкающими зубами, словом, внешность божественная!
Однако она не в моем вкусе, а нравственные ее качества просто пугают меня.
Наконец, без колебаний признаюсь, что, хоть я и парижанин и вроде бы не дурак и давно уже привык ко всякого рода эксцентричному поведению, меня крайне обескураживает самоуверенность этой юной американки.
Я пишу “самоуверенность” лишь постольку, поскольку у меня просто нет слов, чтобы охарактеризовать ее безмятежное состояние, спокойствием своим уподобляющееся шару в индийских кеглях, когда тот катится, ударяясь с шумом о встречные предметы без малейшего для себя ущерба. Именно так ведет себя мисс Леонора, имеющая обыкновение беседовать обо всем и вся, включая темы, не совсем приличествующие юным особам.
Мы воздали должное обильному и, что весьма редко в Америке, великолепно сервированному обеду в роскошно обставленной столовой, чье убранство свидетельствовало о богатстве, но отнюдь не о хорошем вкусе.
С тех пор как мистер Уэллс стал кандидатом, он ведет такую жизнь, к какой, доведись мне быть присяжным в суде, я бы не приговорил ни одного, даже самого закоренелого преступника.
Говорят, что есть люди, у которых внутри помещен паровой двигатель. К таковым, несомненно, относится мистер Уэллс, с той, однако, оговоркой, что вместо парового двигателя у него в организме скрыт электрический мотор.
Изъясняется он двумя-тремя краткими словами, подкрепляя их лихорадочными жестами, и постоянно бежит, целыми сутками, делая передышку лишь на сон и еду. “…Так!.. Так!.. Брр!.. Так!.. Так!..” – слышится, словно неумолчное потрескивание телеграфного аппарата.
Наспех заглотив несколько кусочков рыбы и опрокинув пинту молока пополам с минеральной водой, мистер Уэллс улетел по делам, оставив нас, Жюльена и меня, наедине с мисс Леонорой.
Поглощая с прожорливостью чукчи огромные куски непрожаренного мяса, с легкостью перемалываемые ее прекрасными зубами, юная американка вцепилась в нас, – слово “вцепилась” кажется мне здесь наиболее уместным, – и завела разговор о международной политике, философии, математике, эстетике, живописи, музыке, литературе, а затем обратилась с неподражаемой непосредственностью к политике внутренней, ибо в эти дни именно она занимала все ее внимание.
Я искренне восхищался Жюльеном, который с присущей светскому человеку обходительностью, смахивающей на хладнокровие врача-психиатра, взирающего на очередного пациента с помутившимся умом, невозмутимо отвечал на бредовые высказывания буйнопомешанной. Что касается меня, то я был в ярости и уже подумывал, как бы поскорее завершить этот визит.
Посудите сами. Мисс Леонора, страстная почитательница литературы, произнесла длинную речь, чуть ли не зачитала целую диссертацию о ее любимых авторах “Хьюго” и “Тсоля”, – читайте: “Гюго” и “Золя”. Я не имею ничего против, когда кто-нибудь оказывает предпочтение общепризнанному мэтру романтической школы, и польщен выбором апостола реалистической школы, но было бы, по крайней мере, справедливо со стороны мисс Леоноры не называть “Девяносто третий год” одним из эпизодов “Завоевания Плассана” или “Западню”
[172] – продолжением “Тружеников моря”.
Живопись, несомненно, чужда этому юному созданию, ибо мисс Леонора путает раскрашенные фотографии с полотнами, выполненными маслом, и доллар площадью в десять квадратных сантиметров – с шедеврами великих мастеров.
Что касается музыки, то она призналась нам в своей любви к паровому орга́ну кафедрального собора в Чикаго. Похоже, у нас во Франции нет ничего подобного этому инструменту, от звуков которого иногда падают кирпичи из свода.
Все остальное предоставляю додумывать потомкам.
Слушая мисс Леонору, я даже открыл рот от изумления. Как можно отвечать ей на подобные нелепости?
Самоуверенная американка была похожа на избалованного ребенка, привыкшего к всеобщему восхищению. Вероятно, она сочла меня совершенно бездарной личностью, пока наконец мне не удалось возвыситься в ее глазах, и весьма своеобразным способом.
Выйдя из-за стола, где она блистала своей эрудицией, хозяйка дома пожелала показать нам, что обширные познания сочетаются у нее с прекрасной физической подготовкой, и привела нас в просторное помещение, по стенам которого было развешано всевозможное огнестрельное оружие. В глубине виднелся освещенный сверху широкий черный простенок, где были прикреплены в беспорядке белые кусочки картона, испещренные черными пятнышками. На полу лежали гири всевозможных размеров и потрепанные фехтовальные перчатки, напротив мишени висела трапеция, соседствующая с двумя гладкими канатами, прикрепленными к потолку, двумя параллельными брусьями и кольцами. Странный будуар для двадцатилетней девушки!
Чувствуя себя в этом зале как дома, она весьма элегантно продемонстрировала умение обходиться со всеми представленными здесь спортивными снарядами.
В данной обстановке я нашел мисс Леонору гораздо более привлекательной и только собирался сделать ей комплимент, как она неожиданно протянула Жюльену спортивный пистолет и предложила выстрелить в один из кусочков картона.
