Прикрикнув на сына, чтобы он еще раз проверил подпруги и правильно ли висят переметные сумы, Агния подошла проститься с матерью. Сам Зырян еще на зорьке уехал в тракторную бригаду колхоза. У него свои заботы.
– Ты поостерегись там. И Андрюшку-то береги, – наказывала мать.
– Ну что вы мне страсти нагоняете? Придумают Бог знает что и других пугают. Уже по всей деревне переполох пустили.
– Ишь, какая смелая! Сестрица-то моя, Ольга, тоже была отчаянная. А сложила головушку. На золото идешь, понимать надо. Если жилу ктой-то скрывал, знать, доглядывает за ней.
От ворот по ограде, заросшей кустами черемух и яблони-дички, шел Двоеглазов с ружьем, пригибая голову под развесистыми сучьями, – белобрысый, поджарый молодой человек. Таким вот когда-то был Демид…
Анфиса Семеновна, одернув полосатую кофтенку, почтительно встретила начальника партии:
– Беспокоюсь я, Олег Александрович: ладно ли, что Агния едет одна?
– Думаю, что ничего дурного не случится, Анфиса Семеновна, – сказал Двоеглазов. – Я вот принес Агнии Аркадьевне свою трехстволку – ружье надежное. И, кроме того, дал указание отряду Матвея держать постоянную связь с Агнией Аркадьевной. Они остановятся невдалеке от пасеки и пойдут потом следом.
Анфиса Семеновна поджала губы:
– Матвей-то не больно надежный.
Агния хотела возразить: неправда, мать не от доброго сердца говорит такое. Но, закусив губу, промолчала. Не в Матвее дело!..
– Езжай к воротам, – сказала Андрюшке.
Двоеглазов отдал Агнии трехстволку и показал, как с ней обращаться.
– С таким ружьем не страшно встретить ни медведя, ни сохатого, ни самого лешего. Верное дело. И помните: как мы с вами договорились, так и действуйте. Как только возьмете две-три пробы – если даже неудачные, все равно – немедленно уезжайте оттуда. Я вас буду ждать на Верхнем Кижарте, там решим, что делать. Поддерживайте связь с отрядом Матвея. Да будьте осторожны. В патронташе полсотни патронов с пулями для нижнего ствола. Как только выедете в тайгу – стреляйте. Надо к ружью привыкнуть. И у Андрюшки есть ружье?
– Берданка. Она у нас тоже надежная, – усмехнулась Агния.
– Ну, Андрей Степанович, ты теперь за мужика. Береги мать, привыкай, – посоветовал Двоеглазов, осматривая притороченные сумы. – Что-то мало у вас сухарей. От Кипрейной до Верхнего Кижарта – немалый путь.
– Хватит. Завалим с Андрюшкой медведя да над костром накоптим мяса – вот и еда будет.
Тронулись в дорогу. Двоеглазов проводил Агнию и долго смотрел вслед: таежница! Побольше бы таких геологов партии!..
Лохматая тайга встретила путников волглостью хвойного леса, цветущим в низинах разнотравьем, гомоном пернатых обитателей.
Тайга, тайга!..
Шумишь ты днем и ночью, непокорная и щедрая кормилица медведей, маралов, сохатых, пушистохвостых белок, золотистых соболей и всякой живности. Не здесь ли звенят хрустальные ключи – истоки рек? Не в твоих ли недрах покоятся несметные сокровища?
Вольготно в тайге летом. По падям рассох и гор, по берегам малых речушек наливается жгучей чернотою смородина, черника, голубика. А в июле начинает красной осыпью вызревать малина! Чего тут только нет!
Кругом разлита сытая истома хвойного леса и разнотравья. А дикий хмель по чернолесью!
Зелен хмель в мае…
Проходит пора, и хмель набирает силу.
«Отцвел мой хмель», – думала Агния, глядя на тонкие побеги, спиралями вьющиеся вокруг черемух.
Думала и так и эдак. Боялась Демида, сторонилась, а втайне грезила о нежданной встрече.
ХIII
Остановились на ночлег на Маральем становище, километрах в пятнадцати от пасеки колхоза.
Когда Агния с Андрюшкой подъехали к стоянке, отряд Демида успел развести костер у холодноводного ключа.
– Давай, давай к нашему огоньку поближе! – приветствовал Матвей, шагая навстречу на своих длинных, как жерди, ногах.
Демид сидел возле костра и чистил рыбу. Мимолетный взгляд – будто сверкнула искорка во тьме и тут же потухла: Демид опустил голову и больше не взглянул на Агнию.
– Мы успели рыбы наловить, – сообщил Матвей. – Ленков и хариусов вытащили из Малтата. За каждого ленка, Агния, с тебя причитается по грамму золота.
– Не дорого ли берешь, Матвей Васильевич?
– Эге! Попробуй налови.
Андрюшка, разминая ноги, недовольно буркнул:
– Нужны нам ваши ленки и харюсы. Ешьте их сами.
– Ого! – Матвей уставился на Андрюшку, как аист на ящерицу. – Вот ты какой…
Агния тем временем расседлала лошадей. Матвей помог ей спутать их, отвел на лесную прогалину на подножный корм.
Андрюшка усердно таскал сухостойник. Он надумал развести свой костер – у чужого не греться, тем более – возле Демидова огонька.
Щупленький Аркашка Воробьев в брезентовом плаще, до того длинном, что полы тащились по земле, пригласил Агнию поближе к костру, но Агния, скупо поблагодарив, отошла к своим вьюкам и там помогла Андрюшке развести огонь.
Матвей сперва наблюдал молча, потом возмутился:
– Да вы что, единоличники, или как? Негоже потакать парню, Агния. Он же тебе шагу не даст ступить. А по какому праву, спрашивается. Ты кто такой, Андрюшка? Тля, и больше ничего. Если поехал с геологами – держись плечо к плечу. Не сопи себе в воротник. Моментом затуши костер. Одного хватит на всю тайгу.
– Мне какое дело до вашего костра? – окрысился Андрюшка.
– Да ты на какой земле живешь? Соображаешь? Геологи мы… у нас такой закон: все за одного и один за всех. Ишь ты, единоличник!
Агния заступилась за сына, наотрез отказалась от наваристой ухи, чем вконец испортила настроение Матвею.
– Попомни, Агния: вырастишь еще одного угрюмого кержака. Наломает он тебе шею.
Демид поглядывал на Агнию от старой пихты. Стоял во весь рост, прямой и высокий, белоголовый, с черным кружком на глазу, в теплом бушлате и в болотных сапогах. И о чем-то думал. Может, осуждал Агнию? Смеялся над ее материнской слабостью? Пусть смеется! Он ведь не растил детей, да еще от разных отцов на глазах у всей деревни.
Но Демид совсем не о том думал. Агния, вот она рядышком. Подойти разве, поговорить? Плевать на Андрюшку. Надо бы ей сказать, Агнии, что он, Демид, совсем не тот, каким был когда-то. «Внутри у меня, кажется, все перегорело и потухло. Не могу я теперь навязываться к ней на шею. Огня из воды не высечешь. И ей нелегко будет со мной, и мне невесело. Так и сказать надо». И вдруг, так не ко времени, вспомнил распахнутые глаза Анисьи. Знал: не для него горит Уголек, и все-таки радостно, что на земле живет Уголек. «Эта Анисья теперь для меня, как заноза в сердце. С ума сошел!..»
