Дэвид был уверен, что хочет заниматься социальной работой, он сам мне сказал: «Я ведь и сейчас могу поехать в Бразилию в отпуск и изучать колибри, а может, в один прекрасный день я начну работать там социальным работником». Однако у него была явная проблема с отдыхом — со снятием плаща супергероя по ночам и выходным. Например, если говорить о личной жизни, Дэвид часто обнаруживал, что в основном дружит или контактирует с проблемными с людьми. Это была сложная дилемма. Благодаря рабочему и личному опыту молодой человек знал достаточно, чтобы признать, что большинство людей в мире значительную часть времени преодолевают те или иные трудности. Но правдой было и то, что Дэвиду, похоже, было комфортнее с людьми, переживающими кризис, и его очень часто звали на помощь друзья и подруги, которые, очевидно, были не менее психологически устойчивыми. Некоторые, понаблюдав за Дэвидом, даже сказали бы, что он страдает своего рода зависимостью от стресса
[825] или от роли спасителя и помощника. Что ж, возможно, и так. А может, роль героического помощника — единственное, что он знал и умел, и ему было просто трудно представить себя в какой-нибудь другой роли.
Только когда девушка, с которой он встречался, отравилась болеутоляющими таблетками, вероятно, совершив попытку самоубийства, Дэвид осознал, в какое опасное положение себя поставил — а может, и других людей тоже. Он понял, что если не будет осторожен, то может повторить свое детство и опять оказаться в доме, где ему вновь придется стать героем семьи. Только на этот раз он будет уже не ребенком, а родителем, и, самое ужасное, в этот порочный круг окажутся втянутыми уже другие, его собственные дети. Осознание этой страшной перспективы заставило юношу очнуться. Он понял, что настало время начать верить в дом, который будет отличаться от того, в каком он вырос, в дом, где все, когда нужно, помогают друг другу, но никто не нуждается в спасении. Возможно, знаменитый автор комиксов Алан Мур был прав, когда сказал: «Искусство быть героем отчасти заключается в том, чтобы знать, когда тебе больше не нужно им быть»
[826].
Глава 16. Мститель
Самая лучшая месть врагу — не быть на него похожим
[827].
Марк Аврелий
Дженнифер стала моей пациенткой после того, как отказалась от услуг другого психотерапевта. Некоторые сочли бы это плохим знаком, решив, что она одна из тех, кто вечно чем-то недоволен или, еще хуже, кому уже не поможет ни один специалист. Могло быть и так. Однако переход к другому психотерапевту мог также объясняться тем, что Дженнифер, сознательно или нет, точно знала, что хочет получить и что она этого пока не получила. А это, согласитесь, скорее очень хороший знак.
Дженнифер могла точно назвать момент, когда поняла, что предыдущей терапии конец; это случилось за несколько месяцев до того, как она фактически прекратила посещать сеансы. Тот определяющий момент настал, когда Дженнифер рассказала психотерапевту о пикнике, на который она ходила с друзьями, многие из которых взяли на природу маленьких детей, и те весело носились по поляне вокруг взрослых. Дженнифер была замужней женщиной лет тридцати, и в тот период как раз пыталась решить важнейший для себя вопрос: захочет ли она когда-нибудь иметь детей? Надо сказать, раньше этот вопрос вообще казался ей «недостаточно нормальным» для того, чтобы его обдумывать. На пикнике Дженнифер постоянно беспокоило, что бегающие вокруг дети каким-то образом догадаются, что с ней что-то не так, что ее не должно быть там, где находятся они. Промучившись несколько дней, Дженнифер записалась на прием и рассказала о своих проблемах предыдущему психотерапевту. «Я сказала, что, возможно, мне нужно было бы выйти замуж за мужчину с детьми, чтобы я могла пропустить все это, — вспоминала Дженнифер позже, уже в беседе со мной. — Сейчас, оглядываясь назад, мне непонятно, зачем я это сказала и что имела в виду. Думаю, я этого никогда не узнаю, потому что психотерапевт меня об этом не спросила и даже не попыталась оспорить мое странное заявление. Она просто кивнула, причем, как мне показалось, не без некоторого облегчения в связи с тем, что у меня нет детей; так я, во всяком случае, поняла ее реакцию. Как бы там ни было, я почувствовала, что она подтверждает мою гипотезу о том, что я недостаточно нормальна, чтобы иметь нормальную семью». Иными словами, Дженнифер протестировала реальность и своего психотерапевта, и ее терапевт этот тест не прошла.
После того сеанса Дженнифер послушно следовала всем назначениям, но почему-то начала чаще замечать на стоянке автомобиль своего психотерапевта — с ярким детским автокреслом внутри. Теперь Дженнифер казалось, что ее психотерапевт врач, а она больная. Что ее психотерапевт — здравомыслящая женщина, а Дженнифер не в своем уме. Ее психотерапевт нормальная, а Дженнифер ненормальная. Ее психотерапевт достойна иметь нормальную семью, а Дженнифер нет.
Спустя некоторое время Дженнифер предоставила своему психотерапевту новую возможность укрепить ее в страхах и сомнениях. На сеансе она упомянула о еще одном общественном мероприятии, на этот раз на работе, предполагавшем общение с детьми. Тогда Дженнифер с немалым удивлением отметила, что резвилась с сыновьями и дочерьми коллег без напряжения и даже с удовольствием. Кто-то из коллег даже попросил ее время от времени присматривать за его ребенком. «Может, я все-таки могла бы быть матерью», — задумчиво произнесла Дженнифер на сеансе, делая попытку развернуть свои мысли в этом направлении. Однако вместо того, чтобы рассмотреть надежду, которая, возможно, зарождалась в ее душе, психотерапевт усмотрела в этом замечании противоречие. «Мне кажется, вы говорили, что не хотите детей», — отрезала она.
«Знаете, я ее чуть не возненавидела за это, — призналась Дженнифер, — и больше к ней не ходила. Тогда я этого не знала, но теперь понимаю, что мне очень хотелось, чтобы она усомнилась в обоснованности моего страха относительно того, что мне никогда не стать хорошей матерью. Думаю, в определенном смысле это была довольно эффективная психотерапия, потому что я перестала посещать ее с мыслью, что ни за что не позволю никому себя недооценивать. Благодаря этому я поняла, что она во мне ошибалась. И что я в себе ошибалась».
* * *
Говорят, дети чем-то похожи на маленьких ученых
[828]. Они рождаются с неистребимым желанием понять окружающий мир и приспособиться к нему, и в ходе этого разрабатывают собственные теории о том, как все работает. Машины гудят. Кошки мяукают. Кухонная плита может быть раскаленной, но не все время. Когда эти теории снова и снова получают подтверждение, они становятся убеждениями, которые впоследствии обычно крайне трудно изменить. Очень многое из того, что мы считаем обучением, предполагает познание материального мира, обретение понимания того, как в нем функционируют вещи, — но у детей также складываются теории и убеждения о том, как функционируют люди. Дети, подвергшиеся насилию, узнают, что взрослые могут быть опасными. Дети алкоголиков узнают, что в любое время человек может ни с того ни с сего на тебя разозлиться. Дети с больными братьями и сестрами узнают, что некоторые люди рождаются с серьезными болезнями. Подростки, пережившие сексуальное насилие, делают вывод, что заводить романтические отношения опасно.
