Сверхнормальные, подобные Элизабет, оказываются в мучительной двойной ловушке: семьям нужно, чтобы они преуспевали, но при этом они часто стыдятся и стесняются своих успехов и достижений. Они редко признают и празднуют свои заслуги, если вообще делают это, и их достижения часто становятся источником боли, гнева или печали для тех, ради чьей защиты они прилагают так много усилий. Хотя многие сверхнормальные люди считают себя не вправе переживать самые простые человеческие эмоции, их нередко переполняет одна весьма сложная эмоция — чувство вины.
Вина — это социальное, нравственное чувство
[409], возникающее в контексте отношений между двумя людьми. Оно возникает, когда мы чувствуем, что нанесли ущерб другому человеку, или когда видим несправедливость и неравноправие в конкретной группе, в частности в своей семье. Вина локализуется в префронтальной коре головного мозга и тесно связана с самоконтролем
[410]. «Я словно живу в своей проклятой префронтальной коре!» — не раз жаловалась на сеансах Элизабет. Эволюционная цель вины заключается в стремлении человека к восстановлению справедливости; она подталкивает нас к тому, чтобы сглаживать и устранять неравноправие.
Однако в жизни большинства сверхнормальных людей нет справедливости и, возможно, никогда не будет. Многие из них живут рядом с братьями или сестрами либо матерями или отцами, имеющими проблемы, которых нет у них самих и которые они не способны разрешить. Несмотря на то что Элизабет чувствовала себя каким-то образом ответственной за беду Генри, она, конечно же, не сделала ничего плохого, за исключением, возможно, того, что от рождения ее неврологическое развитие было выше. Чем активнее она пыталась «восстановить справедливость» для своей семьи, стараясь быть как можно лучше и полезнее, то есть сверхнормальной, сверхчеловеком, тем больше превосходила своего брата, заставляя его чувствовать себя еще хуже. Элизабет не могла сделать ничего, чтобы улучшить жизнь родителей и брата, кроме как саботировать собственный успех, чтобы их не расстраивать еще больше.
Вину нельзя считать адаптивным качеством, если она не способствует исправлению ситуации. Метаанализ, объединивший результаты более сотни исследований на основе совокупной двадцатитысячной выборки, четко показал, что чувство ответственности за события, которыми человек не может управлять
[411], прямо связано с депрессией; собственно, по этой причине Элизабет и обратилась к психотерапевту. «Я чувствую себя так, словно мне не позволяется впадать в депрессию, иметь нервный срыв или что-то в таком роде, ведь мне же так повезло в жизни, — сказала она. — Но я также чувствую, что мне не разрешено и быть счастливой».
Накануне выпускного на медицинском и юридическом факультетах Элизабет вместо подарков попросила у родителей лишь одно: чтобы это был ее, только ее день. Снова борясь с чувством вины, девушка попросила, чтобы на выпуск пришли мама с сестрой, а Генри остался с отцом дома; только тогда она могла бы действительно насладиться этим днем. Но они позвонили в дверь квартиры Элизабет уже вечером, успев вместо вручения дипломов лишь на праздничную вечеринку; мама виновато объяснила, что прием Генри у врача в то утро сильно затянулся. В редчайшем приступе гнева Элизабет, услышав это, воскликнула:
— Я попросила об одной-единственной вещи на окончание университета! Я хотела только одного дня для меня одной! Вы не могли прожить одного дня, не поставив Генри на первое место?! Его обязательно надо было вести к врачу именно сегодня?!
— Генри опять положили в больницу, — холодно произнесла в ответ мама.
Элизабет, охваченная чувством вины, молчала.
— Ну, не вешай нос, давай веселиться, и все у нас будет хорошо, — продолжила мама. — Это же то, что ты всегда делаешь. Это то, что у тебя так отлично получается.
Неспособные признать ее страдания, родители Элизабет просто не могли себе позволить — ни в финансовом, ни в эмоциональном отношении — иметь еще одного ребенка с какими-либо потребностями. В тот день Элизабет, не в силах постичь логику родителей, с нехарактерным для нее упорством продолжала требовать объяснений. «Ну почему вы всегда ставите Генри на первое место?» — упрекнула она мать еще раз.
И вот, после нескольких попыток оправдаться и сгладить ситуацию, мама Элизабет сказала нечто, чего она, возможно, не имела в виду, а может, как раз и имела: «Вот ты очень любишь животных, Элизабет, — раздраженно выдохнула она. — Представь, что у тебя есть две маленькие собачки. Одна милая и ласковая, и все вокруг ей умиляются. Глядя на нее, все хотят ее погладить и поиграть с ней. А вторая собачка все время рычит и скалится, и никто не хочет к ней даже приближаться. Так вот, уверяю тебя, если бы тебе нужно было выгнать одну собаку на улицу, ты выгнала бы симпатичную, потому что тебе было бы известно, что ее-то наверняка кто-нибудь подберет».
Глава 8. Сирота
Какое это, должно быть, блаженство — расставить мебель так, как тебе нравится
[412].
«В доме веселья», Эдит Уортон
Надя выглядела немного старше своего возраста, но одновременно и немного младше. Она казалась младше, потому что много улыбалась, а когда сидела, по-детски подгибала пальцы ног. А старше — потому что в свои двадцать шесть прошла больше вех взрослой жизни, чем большинство ее сверстников: она была кандидатом на докторантуру в области истории искусств и в настоящий момент уже больше года была замужем. Одетая модно, но неформально, в облегающие штаны цвета хаки и спадающую с плеча рубашку, Надя выглядела как человек, который добился немалых успехов в жизни без особых усилий. Глядя на нее, вы никогда бы не догадались, что у большинства ее друзей было то, чего у Нади никогда не было или по крайней мере уже никогда не будет: у них были родители.
Надя приехала в Соединенные Штаты Америки, когда ей было два года. Она мало знает о том, что происходило с ней до этого, но после этого момента ее воспитание было среднеожидаемым. Девочка росла в счастливом доме в Лос-Анджелесе, или, точнее говоря, в счастливой квартире, расположенной прямо над магазином спиртных напитков, которым владели ее родители. Однако жизнь в том виде, к какому Надя привыкла и который любила, навсегда изменилась в один день во время ее первого семестра в колледже. Это было в 1997 году; вернувшись в свою комнату в студенческом общежитии, она, как всегда, прослушала сообщения по голосовой почте.
