– Зачем бы я стала тебе рассказывать? Ты проклята!
К этому времени община сократилась до Акиниманби с мужем, ее деда, бабки и нашей четверки. Для данного времени года это обычно; в более многочисленные группы мулинцы собираются позднее, и мне выпал случай порадоваться этому обыкновению: в результате нашу перебранку видели лишь немногие.
– Что значит «проклята»?
– От этого все твои несчастья, Регуамин, – ответила Акиниманби, указав на мой сломанный палец. – Колдун наложил на тебя злые чары. И все это знают. И никто ничего тебе не расскажет, пока ты не избавишься от них.
Незадолго до последней убыли в общине кое-кто из подростков рассказывал при мне – и довольно громко – сказки о людях, оказавшихся во власти колдовских чар. Но я не поняла, что эти сказки рассказывались ради меня. Ту же мысль высказывала и Бабушка в той деревне, куда мы отвезли заболевшую малярией Натали, и я отнеслась к ней с таким же раздражением, как и теперь.
– Никто на меня никаких чар не накладывал, – заявила я. – Ни злых, ни любых других. Все это – простое невезение. Ну, как по-твоему, кто мог бы это сделать? Твой муж? Или мать? Или кто-то еще, живший здесь с нами?
– Колдуну не надо быть рядом, – возразила она. – Это мог сделать селянин. Или кто-то в твоей земле.
Поразительно удобно! Винить в неудачах тех, кого даже нет рядом, – все равно что сказать, будто во всем виноват господь бог, а будешь его хулить, накличешь новых бед.
– В моей земле никто не умеет колдовать, – сказала я. – Если кто-то и умеет, то это кто-то из твоего народа.
– Колдовать умеют все, – убежденно сказала Акиниманби, подступив ко мне ближе. При моем преимуществе в росте она никак не могла бы взирать на меня сверху вниз, но ощущение было именно таким. – Каждый, когда рассержен или обижен, рождает в сердце колдовство. Может, твой брат здесь, на стоянке, вожделеет тебя, а ты не идешь за него замуж, и потому в его сердце растут злые чары против тебя. Может, у тебя был ребенок, которого не оплакали как подобает, и потому его дух тебя проклял. Кого ты могла обидеть? Кому могла сделать дурное?
Мне тут же вспомнились и натянутые отношения с мистером Уикером, и неодобрение матери, и гнев лорда Денбоу, вызванный исчезновением Натали… Впрочем, если это его сердце порождало злые чары, разве их целью не стала бы его дочь?
Все это был чистый вздор, наподобие легенды о Жагрите Мате. На миг я даже задумалась: уж не повинен ли в моих несчастьях кто-нибудь из мулинцев? Но нет, все это было простым невезением. Так я ей и ответила.
– У всякого невезения есть причина, – мрачно сказала Акиниманби. – Если бы ты, Регуамин, побольше глазела туда, куда следует, то и сама бы все поняла. Пока ты не избавишься от чар, невезение не пройдет.
И, конечно, она не скажет того, что мне нужно узнать.
– Допустим на минуту, что я поверила всему этому… – сказала я, изо всех сил сдерживая нетерпение и досаду. – Как мне избавиться от чар?
Даже гипотетическая возможность моего согласия внушила Акиниманби явное облегчение.
– Найди причину. Вспомни, кого обидела, и помирись с ними. Так и развеешь чары.
Вернуться в Ширландию ради слезливого примирения с матерью я не могла.
– Я подумаю обо всем этом, – сказала я Акиниманби, надеясь, что на том все и кончится.
Но худшее, как водится, было еще впереди.
Глава шестнадцатая
«Желтый Джек»
[8] – Рев дракона – Аргумент Акиниманби – Ритуал очищения – Натали и мистер Уикер – Моя исповедь
Возможно, вы не забыли той части моего повествования, где я возносила хвалы Натали Оскотт, которой хватило ума не пытаться продолжать работу, заподозрив у себя малярию.
Я оказалась не столь благоразумной.
Оправданием – пусть и плохоньким – мне может послужить лишь ощущение собственной никчемности, немало обостренное сплошной чередой неудач. Сломанные пальцы зажили настолько, что я могла снова быть полезной, и вовсе не хотела ни задерживать нас далее, ни перекладывать свою часть общей ноши на плечи мистера Уикера с Натали. (Нет, слишком уж благородно сказано, эту фразу следует сберечь на будущее. Скажу иначе: мне не хотелось отдавать свой вклад в исследования в чужие руки.)
Поэтому, почувствовав первые приступы головной боли, я попросту отмахнулась от них. Ломоту во всем теле я отнесла на счет продолжительного отсутствия приличной постели, к одеревеневшим мышцам давно привыкла, а если они и ныли больше прежнего, то это ничего не значило. Как и отсутствие аппетита, которое можно было отнести на счет усталости от диеты из мяса гиппопотамов, меда и термитов, вкупе с тоской по привычным домашним удобствам (неважно, что я по ним ничуть не тосковала – даже по любимым блюдам, обычно приносившим мне немалое удовольствие). В глубине души я сознавала опасность всех этих симптомов, но признаться в том, что они означают, хотя бы самой себе была еще не готова.
Пожалуй, на этой стадии мой отказ признать очевидное еще мог быть оправдан. Но вот к концу дня меня начала бить дрожь, и после этого я повела себя, как полная дура: я изо всех сил постаралась скрыть приступ лихорадки от остальных, зная, что они будут настаивать на немедленном возвращении на стоянку. Между тем в этот день нам троим удалось обнаружить болотного змея, обвившегося вокруг дерева в ожидании неосмотрительной жертвы. Наконец-то получив хорошую возможность зарисовать его, я сказала себе, что такая возможность не должна пропасть даром, а до вечера, когда я смогу прилечь и отдохнуть, совсем недалеко.
Но вскоре руки затряслись так, что это начало сказываться на работе. И Натали, укрывшаяся в кустах там, откуда могла разглядеть строение суставов драконьего крыла, заметила это и окликнула меня тревожным шепотом:
– Изабелла…
Прежде, чем она успела сказать что-то еще, мое отсутствие аппетита дошло до крайности: я выронила блокнот, и едва успела отвернуться к кустам, как меня вырвало, а дальше все сделалось еще хуже.
Дракон, вспугнутый шумом, удрал. Посему мистер Уикер вернулся к нам и, не тратя времени даром, отчитал меня, как я того заслуживала (хотя в тот момент горько обиделась на него за это). Он настоял на немедленном возвращении, а я была уже не в состоянии спорить – честно говоря, я оказалась не в состоянии даже идти. Вскоре ему пришлось нести меня на спине; таким-то бесславным образом я и добралась до палатки.
Упав на тюфяк, я со стоном свернулась клубком. Мистер Уикер, собравшийся выйти, остановился на пороге и обернулся.
