Возможно, что мы сделали тогда большую, непоправимую ошибку. Быть может, следовало остаться с Директорией и помочь этим смелым, отважным людям в их трудном, опасном деле, а главное – повлиять на них и не допустить того бесконечного «равнения налево», которое началось вскоре после этой нашей встречи.
Трудно и даже невозможно сейчас разрешить этот вопрос…
Из наличного состава Директории говорил все время один Винниченко. С Швецом я тогда впервые познакомился. С Андриевским я встречался раньше в консультации киевских присяжных поверенных и в судебных заседаниях, но знал его очень мало. В качестве присяжного поверенного он не приковывал к себе внимания. Его считали специалистом по крестьянским земельным делам. Выглядел он всегда угрюмо и неприветливо. Но за этой угрюмостью и нелюдимостью чувствовался сильный и упорный характер.
Наоборот, профессор Швец производил впечатление добродушного и прямого человека. Но сразу же было ясно, что ни он, ни Андриевский не являются движущей пружиною восстания. Душою восстания были Винниченко и Петлюра. В ту минуту, в Фастове, Винниченко держал еще все нити в своих руках, он был еще тогда подлинный вождь движения. А вся исполнительная часть лежала на бывшем в тот день на фронте Петлюре. Это ощущалось нами и в ставке, несмотря на его отсутствие.
Выяснилось, что до Одессы уже нельзя было пробраться, так как где-то под Бирзулою шли бои с какими-то полками, оставшимися верными гетману. Точно нельзя было разобраться, какие это были части, но мы уразумели, что о поездке в Одессу во всяком случае нечего и думать.
Что же касается пути на Яссы (через Волочиск), то он оказался свободным.
Фещенко-Чоповский и я решили возвратиться в Киев. Я предложил маршрут на Васильков – Триполье, имея в виду, что по Днепру еще накануне беспрепятственно ходили пароходы и что мы проберемся из Триполья на пароходе в Киев.
В ставке еще не знали, что как раз в этот день повстанцы приостановили пароходное сообщение с Киевом, причем Триполье и было тем пунктом, где все пароходы, идущие как снизу, вверх по течению, по направлению в Киев, так и из Киева, задерживались и дальше не пропускались.
Нам изготовили бумагу о свободном пропуске через всю полосу восстания. Второпях мы не сообразили, что необходимо взять два отдельных пропуска… Словно два каторжника, прикованные друг к другу общей цепью, мы не могли потом разлучиться с Чоповским ни на одну минуту. Правда, нас связывала, помимо общего документа, и взаимная симпатия, но все же мы оказались на все время предстоящего путешествия уже слишком неразлучными.
Но мы вообще еще не подозревали, какими терниями Провидение усеет наш путь на Киев. Если бы мы предвидели тогда хотя бы одну десятую предстоящих нам мытарств, мы бы послушались Мациевича и остальных товарищей, ехавших в Яссы и усиленно нас приглашавших туда же. Но я не мог тогда отлучиться из Киева надолго, а Поповский и не имел особого желания ехать в Яссы, и не хотел оставить меня одного. Вскоре я убедился, что мне без него действительно могло прийтись очень круто.
Мы спешили выехать засветло, а потому вскоре распрощались и сели в воинский поезд, который шел в Боярку. В тот же вечер наши попутчики выехали специальным поездом в Волочиск и благополучно добрались затем в Яссы.
Вагон, в котором мы ехали, был переполнен повстанцами, ехавшими на фронт. Среди них были преимущественно крестьяне и несколько молодых интеллигентов. Чувствовался большой подъем настроения, вера в правоту восстания… Интеллигенты ругали тех, кто уклонился от участия в восстании. Мелькнули имена Ефремова и Никовского… Но мы только слушали и считали бесполезным и небезопасным вступать в споры.
Когда мы подъехали к Василькову, уже начинали сгущаться сумерки короткого и пасмурного ноябрьского дня. У вокзала не оказалось ни одного извозчика, а идти пешком с чемоданами по пустынному полю до города, отстоящего на расстоянии 10 верст от вокзала, было и тяжело, и рискованно. Маленькое же здание вокзала было так переполнено и так загажено, что негде было не только переночевать, но даже присесть.
Мы едва успели вскочить обратно в тот же поезд и проследовали в Боярку.
Вскоре мы очутились в столь нам знакомом, но на сей раз неузнаваемом «зале I–II класса» боярского вокзала. Надо было либо простоять всю ночь на ногах, либо идти с чемоданами в поселок и стучаться из хаты в хату, пока не сжалятся и не впустят. Чоповский сначала решительно настаивал на первом… И мы довольно долго простояли у прилавка, бывшего в нормальное время буфетною стойкой.
Здесь впервые мелькнули в толпе, наводнившей вокзал, подозрительные лица… Я часто бывал в свое время в тюрьмах, на свиданиях с моими подзащитными, мне знакомы были такие лица… Лезли в голову нехорошие мысли, становилось очевидно, что к восстанию начинают присоединяться преступные элементы, почуявшие близость взятия Киева и возможностей там поживиться на счет добра ближнего…
Но это были в то время еще только единичные случаи, которые тонули в общем могучем порыве, поднявшем и охватившем несметные массы крестьянства и городской молодежи. Эти массы смело и бодро шли на защиту завоеваний революции и независимости Украины, которым угрожала, по их убеждению, опасность.
Наконец усталость взяла свое и Чоповский согласился со мною, что надо пуститься в поиски места для ночлега. Мы нашли сердобольного солдата, который взялся помочь нам, и отправились с ним по направлению к базарной площади. Сколько мы ни стучались в несколько домов, нигде нам не отверзлось… Жители боялись, очевидно, ночных посетителей и забаррикадировались засовами, ставнями и т. д…
Печально возвращались мы к вокзалу. Вдруг, уже у самого вокзала, мелькнул в глубине усадьбы в оконце дачного домика огонек. Мы пошли на этот огонек, и на сей раз на наш стук откликнулись. Молодой студент-техник приютил нас в своей комнате. Его имя улетучилось из моей неблагодарной памяти… А ведь мы ему были обязаны кровом и теплым гостеприимством.
Сопровождавший нас солдат, который тащил, по очереди с нами, наши чемоданы, наотрез отказался взять у нас деньги в вознаграждение за его услуги. Такое бескорыстное стремление к оказанию нам помощи наблюдалось потом в пути среди повстанцев не раз и свидетельствовало о приподнято-восторженном состоянии умов и чувств в эти первые недели восстания.
«Утро вечера мудренее»… И мы надумали поутру оставить чемоданы в Боярке и сделать попытку пробиться налегке в Киев через Демиевку, держась вправо от линии боев. Оказалось, что это было уже слишком мудрено – и вся эта затея чуть было не закончилась для нас весьма трагически.
Мы набрели на крестьянина, возвращавшегося из Боярки в своей телеге домой, в деревню (забыл, как она называется), расположенную недалеко от Демиевки. Он согласился взять нас с собою, но потребовал за 7–8 верст сто рублей. Мы согласились на эту непомерную в то время плату, что показалось ему, вероятно, подозрительным. Доехали мы до деревни благополучно. Все время со стороны Жулян слышалась канонада.
Наш возница пригласил нас к себе в хату, нам приготовили чай и еду, и мы стали обдумывать дальнейший план продвижения к Демиевке.
