По реке уже шел лед, и для судеб восстания было безразлично, где зазимуют эти пароходы – в Плютах или в Киеве. Но было нечто отнюдь не безразличное во всей этой истории.
Разнесся слух, что выпущенным с парохода залпом ранен один казак. Так и не знаю, соответствовало ли это действительности. Но слух о пролитой крови пьянил и возбуждал повстанцев.
Тут же вдруг показался аэроплан, прилетевший из Киева, и стал кружиться над местечком… Толпа разбежалась. Но тревога оказалась напрасной. Аэроплан вскоре улетел, не бросивши ни одной бомбы.
В пятом часу дня мы решили пойти в штаб посовещаться о нашей дальнейшей судьбе. Когда же Орлов обратился ко мне за советом, не пойти ли и ему вместе с нами, я, к сожалению, ответил утвердительно.
На большой площади, у здания штаба, кишела огромная толпа. Снова в рядах повстанцев мелькнули подозрительные лица. То были, несомненно, представители той накипи, которая стала облипать в эти дни первоначальное, здоровое ядро, первые кадры восстания.
Вдруг от толпы отделилось несколько человек, которые окружили Орлова и с криками «кровопийца», «довольно сосал мужицкую кровь» и т. д. куда-то его потащили.
Раскаяние, что я дал Орлову такой неудачный совет, а может быть, и профессионально создавшаяся привычка правозаступничества толкнули меня на весьма опрометчивый шаг – я бросился вдогонку за Орловым, вступился за него. Начались угрозы по моему адресу. Но тут подоспели знакомые из штаба. Из толпы раздались возгласы – «да это из тех, что ехали к французам, это свои, они за нас». Очевидно, весть о делегации, поехавшей в Яссы, стала известной и широко распространилась в Триполье, в связи с нашим пребыванием.
Меня и Фещенко оставили в покое, Орлова же повели в здание штаба. Это уже было гарантией, что над ним не учинят, по крайней мере, самосуда. И я уже не жалел о том, что вмешался в это дело.
Штаб должен был считаться с толпою и продержал Орлова довольно долго в заточении. О его освобождении я узнал значительно позже, в Киеве, от него самого.
Наступившая ночь оказалась самой тяжелой, самой страшной частью нашего злополучного путешествия. Около 10 часов вечера в квартиру Половинчиков ввалились три пьяных солдата и потребовали от нас всех предъявления документов. Особенно долго они рассматривали почему-то мой паспорт. В конце концов они заявили, что заберут его. Тогда Фещенко-Чоповский прикрикнул на них и потребовал в свою очередь от них предъявления ордера от штаба на предмет проверки документов. Солдаты несколько смутились, паспорта моего не взяли, но, уходя, заявили, что еще возвратятся… У меня мелькнула мысль о том, не пало ли на меня подозрение в прикосновенности к истории с пароходами. Имя моего отца было в течение 50 лет связано с днепровским пароходством, как бывшего пароходовладельца и засим бессменного директора пароходных обществ. Я также состоял одно время юрисконсультом пароходных обществ… Час от часу становилось не легче…
Наше положение было безвыходное. Усадьба Половинчика находилась довольно далеко от штаба. Мирное население уже спало, выйти из дому было весьма опасно, так как можно было попасть в руки таких же самочинствующих буянов и грабителей.
Вдруг послышалось, что к нашей усадьбе подъехал экипаж или телега. Оказалось, что приехал из Обухова наш знакомый офицер, которого направили на ночлег к Половинчику. Это спасло нас от большой, уже нависавшей опасности. Не успели мы раздеться и лечь, как раздался сильный стук в двери. Пьяные солдаты, согласно своим угрозам, вернулись для продолжения «допроса».
Но офицер знал, как их выпроводить. В эти дни престиж офицера еще сдерживал солдата. Пронеслось…
Конечно, все это пустяки в сравнении с тем, что переживало еврейство в дни погромов. Но я подробно остановился на всех этих происшествиях для характеристики того перелома, который на наших глазах уже начинался в рядах восстания. Назревало разложение, анархия, начинались самочинные действия, власть ускользала из рук тех, кто стояли во главе, были руководителями и вдохновителями восстания.
Часто я вспоминал впоследствии этот наглядный пример полного бессилия трипольского штаба в деле наблюдения за ночными буянами-повстанцами, а также и беспомощности пред этими буянами Фещенко-Чоповского, столь видного украинского деятеля, бывшего еще так недавно министром демократического правительства.
На другой день мы твердо решили покинуть Триполье. С раннего утра на площади шел митинг. Это нам дало возможность уехать незаметным образом. Лошадей нам дали знакомые из штаба.
Поехали опять на Обухов… Повстанцев в этот день уже не встречали. Очевидно, произошли какие-то передвижения в этом районе. В Обухове переночевали. На следующий день перебрались в Васильков, оттуда – прямо на вокзал, а к вечеру мы были снова в Боярке, в нашей штаб-квартире, у того же разбитого корыта…
Но зато можно было наконец переоблачиться в свежее белье, так как мы снова вернулись к нашим чемоданам.
Удаляясь от Триполья, мы долго думали о том, сколь ужасно положение мирных жителей маленьких городов и местечек в дни восстаний и революции. Жутко было вспомнить о стариках Половинчиках, которые столько из-за нас всех, постояльцев, выстрадали – и в результате остались в Триполье…
На следующий день старая канитель, обсуждение новых проектов продвижения на Киев. В этот же вечер мы узнали, что в Боярке находится немецкий отряд, с майором во главе. На следующее утро мы впервые за все это время расстались с Фещенко-Чоповским. Он не хотел пойти со мною к немецкому майору, отчаявшись в возможности попасть в Киев до взятия его повстанцами. Между тем я возлагал большие надежды на немцев и не сомневался в том, что они дадут нам во всяком случае хороший совет и указания. Мы условились, что Фещенко никуда не выйдет до моего возвращения, и я отправился с нашим общим пропуском к майору.
Как только я назвал ему моих знакомых из состава немецкого командования, он принял живейшее участие в нашей судьбе. В этот день, с согласия обеих сторон, на линии Боярка – Святошинъ – Киев было назначено перемирие, вызванное передвижением немецких отрядов, в связи с эвакуацией ими Украины. Майор предложил нам отправиться с четырьмя немецкими солдатами, идущими в это же утро через Святошин в Киев. Я с радостью принял это предложение и просил познакомить меня с этими солдатами. Они оказались весьма любезными и сговорчивыми людьми. Через четверть часа мы уже двинулись в путь и, согласно условию, зашли сначала за Фещенко-Чоповским.
Можно себе представить, как изумился Фещенко-Чоповский, когда увидел меня в сопровождении немцев. Наш хозяин-техник острил, что мы снова к нему возвратимся… Но на сей раз он ошибся. По дороге нас остановил, и то один только раз, повстанческий отряд, но, осмотрев документы, пропустил дальше.
Уже подходя к Святошину, мы наткнулись на первый сторожевой пост гетманских войск, все еще оборонявших Киев.
В составе отряда, охранявшего этот пост, оказался сын одного из профессоров Киевского политехникума, лично знавший Фещенко-Чоповского. У нас даже не спросили документов, и мы проследовали с нашими попутчиками-немцами прямо к святошинскому трамваю, который доставил нас в Киев.
