После этого я поспешил переехать обратно на вокзал в служебный вагон.
Бородаевского продержали в тюрьме больше месяца, пока наконец Фреданбер внял нашим хлопотам и потребовал его освобождения. Между прочим, французы мотивировали свое долгое упорство в этой истории с освобождением Бородаевского ссылками на нежелание украинского правительства освободить, по ходатайству французов, бывших министров гетманского периода, Гербеля, Ржепецкого, Рейнбота и других, находившихся в то время под арестом в Виннице. «Исполните нашу просьбу, – говорили нам, – и мы тогда воздействуем на добровольцев и освободим Бородаевского».
Такая постановка вопроса была по своей форме и оскорбительной, и неприемлемой.
Но по существу и Мациевич, и Бачинский, и я были в корне не согласны с правительством, которое медлило с исполнением этой гуманной просьбы французов об освобождении людей, не представлявших в то время никакой опасности.
И мы неоднократно требовали, уже и после освобождения Бородаевского, чтобы это желание французского командования было наконец удовлетворено. Уже в апреле, по дороге в Париж, из Бухареста, я вновь послал категорическую телеграмму по этому поводу, с указанием на то, что генерал Бертело настаивает на освобождении Гербеля и остальных узников. И лишь тогда, благодаря ли этой телеграмме, или другим причинам, их выпустили наконец на свободу.
Перехожу к существенному вопросу о содержании проекта соглашения, которое явилось тогда результатом переговоров представителей Директории с французским командованием. Привожу главные его пункты.
Во-первых, французы потребовали передачу им контроля железных дорог и финансов на Украине. Во-вторых, было поставлено непременное условие об уходе из состава Директории Винниченко и из состава правительства Чеховского, как наиболее левых элементов, вопрос же о Петлюре был оставлен пока открытым. В-третьих, в отношении аграрной реформы вводился принцип вознаграждения собственников.
С своей стороны Франция должна была признать Директорию, как фактическое правительство Украины, впредь до разрешения конференцией мира вопроса о суверенности Украины. Далее, французское командование обязывалось оказать украинской армии в войне с большевиками помощь как техническую (вплоть до танков), так и людьми, а в особенности инструкторами. В марте в Одессе даже появились греческие войска, предназначавшиеся для этой цели, кроме того, намечалось формирование французских и румынских батальонов.
Винниченко и Чеховский еще 6 февраля подали в отставку. Образовалось новое, коалиционное правительство, с Остапенко во главе. Из социал-федералистов вошли на сей раз Мациевич, Фещенко-Чоповский, Маркович, Корчинский.
Проект соглашения был уже изготовлен в письменной форме. Оставалось его подписать.
И вдруг, совершенно неожиданно и внезапно, в последних числах марта представители французского командования заявили, что переговоры о соглашении, по телеграфному распоряжению из Парижа, прерываются…
И уже через несколько дней после этого, 3 апреля, французы приступили к спешной эвакуации Одессы и бросили ее на поток и разграбление большевикам.
И по сей день существует много разных версий о причинах этой эвакуации. Но еще не наступило время и нет пока вполне точных материалов для того, чтобы распутать сложный клубок взаимоотношений держав Антанты в тот одесский период. А без этого нельзя поднять завесы над тайной, которой все еще окутана действительная причина эвакуации Одессы.
Глава 11. Февральские и мартовские погромы. Моя отставка. Отъезд в Париж
С развитием успехов большевиков на украинском фронте рос развал украинской армии, который достиг своего апогея при ее беспорядочном отступлении от Винницы к Каменец-Подольску. Начались страшные, жестокие февральские и мартовские погромы. Прибывающие из Балты, Ананьева, Проскурова и других городов и местечек очевидцы погромов рассказывали о таких зверствах, которые превосходили все, что могло себе представить воображение, и вызывали в памяти печальные дни 1903 года в Кишиневе…
К Мациевичу и ко мне стали обращаться различные еврейские депутации из погромленных мест. Наше положение было кошмарное… Мы бросались от телеграфного провода к французскому командованию, совещались с Грековым… Считаю своим долгом засвидетельствовать, что Греков был искренно подавлен и не менее нас метался и принимал зависящие от него меры. Он поспешил на фронт, издал приказ о предании военному суду и расстреле погромщиков… Но это не возымело никакого действия, да и нельзя было проверить, исполнялись ли уже в это время приказы правительства на расстоянии дальше нескольких верст от его нахождения.
Веря в ту силу гипноза, которая еще заключалась в то время для всего населения юга Украины в самом слове «Антанта», я умолял Фреданбера выступить, от имени Франции или всей Антанты, с печатным протестом и резким осуждением погромов и с указанием на то, что Украина компрометирует и клеймит себя пред всем миром этими варварскими изуверствами. Но последовал отказ, союзники не пожелали «вмешиваться во внутренние дела Украины»…
А между тем французы были еще хозяевами движения до самой Бирзулы. Мы это очень хорошо знали, так как без разрешения французов нельзя было ни выехать из Одессы, ни проехать, направляясь к Одессе, дальше Бирзулы, где находился французский контрольный пост. Но и после Бирзулы, до Жмеринки и Винницы, все на вокзалах почтительно подтягивались, когда проносился лишь слух, что у станции стоит или ожидается поезд, в котором едет хотя бы один французский офицер… Я лично в этом убедился, когда ездил с Мациевичем в самом начале февраля на один день в Винницу, с докладом правительству о переговорах с французами.
В том же экстренном поезде ехал с нами курьер французского командования, который вез Директории пакеты. И уже этого было достаточно, чтобы в Одессе нам дали и паровоз, и пропуск.
Было ясно, что французы могли без всякого труда занять двумя-тремя батальонами всю линию от Бирзулы до Винницы, а также и линию Жмеринка – Проскуров. И тогда не было бы ни анархии, ни погромов…
Снова, и на сей раз в Виннице, мне не суждено было познакомиться ближе с С. В. Петлюрой, так как он торопился с отъездом куда-то на фронт. По внешнему же виду он произвел на меня впечатление очень одаренного, смелого и в то же время милого и доброго человека.
Тревожные вести поступали со всех сторон.
Уже пережившая ужасы двукратного погрома Балта притаилась в страхе ожидания третьего… И не только Балта была в таком положении…
Огромную деятельность в эти дни проявлял доктор М. С. Шварцман, глава еврейской общины в Одессе, известный сионистский деятель. Он тоже стучался к Антанте, направлял еврейские депутации от пострадавших или ожидавших погромов к Мациевичу, совещался с Мациевичем и со мною…
Оставаться дольше на своем посту было невмоготу. А с другой стороны, было сознание, что мой уход ничему не поможет и что станет меньше одним человеком среди тех, кто мог, по крайней мере, бить в набат. Достаточно сказать, что я мог пользоваться в те дни, по своему положению, телеграфным проводом из Одессы в ставку Директории. Этот провод находился в руках французов, и им могли пользоваться лишь должностные лица.
