Снова Бухарест… В сравнении с грязным Белградом этот город имеет все основания на звание столицы Балканского полуострова. Недаром он слывет маленьким Парижем.
Но, конечно, он не выдерживает сравнения уже с Будапештом, гордо расположившимся на живописнейшем берегу Дуная, с его величественными зданиями и размахом жизни настоящей европейской столицы.
Мациевич рад встрече, но, разумеется, ворчит… Как могли Шульгин и я оставить Париж в такое время? Как можно уходить в отставку в такое время?
Возражаю, но Мациевич упрям… Он ведь тоже неисправимый оптимист, но, конечно, не того типа, как Сидоренко, а совсем другой. В его оптимизме есть подлинный философский смысл. Он всегда помнит, что никакие превратности судьбы не могут стереть с лица земли факта существования украинского народа. Он знает, что народ возьмет свое… Он ждет. Но он требует, чтобы и другие ждали.
Мациевич настаивает, чтобы я поехал в Каменец-Подольский, к правительству, и изложил ему все, что мне известно о положении в Париже. Но я не мог и думать о такой поездке до моего путешествия в Константинополь. Я страдал бессонницей вследствие полной отрезанности от семьи и незнания, что с нею.
Условились, что после Константинополя я снова заеду в Бухарест и оттуда вместе поедем в Каменец-Подольский. Этого требовал, по мнению Мациевича, мой партийный долг.
Через Констанцу я быстро добрался на румынском пароходе в Царьгород
[14]. Здесь я встретился с К. С. Шмерлингом, товарищем по комитету Еврейской территориалистической организации. Он приехал из Швейцарии и упорно решил пробраться к родным, в Киев и Умань. Вообще, в Константинополе я застал многих киевлян. Но все они давно уехали из Одессы или Крыма, и никто не мог мне ничего сообщить о моей семье.
Еще перед отъездом из Праги я написал в Париж Панейко, прося его зайти в Министерство иностранных дел и обеспечить для моей семьи право въезда в Константинополь. Во французском посольстве я застал уже чрезвычайно интересную телеграмму Министерства иностранных дел. Очевидно, там еще не знали, что я ушел в отставку, и телеграмма носила не только частный, но и политический характер. Министерство просило оказать мне и моей семье всяческое содействие в отношении поездки. Но засим было выражено, что если бы я захотел поехать к Деникину, то меня следует поддержать в этой миссии. И наконец, мотивировка: хотя я и являюсь представителем украинского правительства, но я человек миролюбивый и «более или менее» допускаю в будущем возможность федерации.
Чувствовалась в этой телеграмме рука «отдела по русским делам».
Но, в сущности, содержание этой телеграммы вполне правильно характеризовало мои взгляды. Я действительно всегда был врагом человеческой бойни и кровопролития как способов разрешения споров между народами и отдельными людьми. Я допускал также «более или менее» возможность в будущем федерации, как формы сожительства украинского народа с соседями.
Я объяснил советнику французского посольства, что не состою уже членом украинской делегации и что уже по одной этой причине о моей поездке к Деникину не может быть и речи.
На все мои телеграммы в Одессу, которая была в то время в руках Деникина, я не получил никакого ответа. Телеграфировал знакомым в Ростов-на-Дону, но с тем же результатом.
Надо было принять какое-либо решение. В это время было объявлено о начале круговых рейсов пароходов итальянского «Ллойда» (Lloyd Triestino) между Триестом и Батумом, с заходом в Варну, Констанцу, Одессу, Новороссийск в прямом и обратном направлении. 10 октября отправлялся из Константинополя в Батум в такой рейс пароход «Прага», одно из лучших судов торгово-пассажирского флота бывшего «Ллойда австрийского», перешедшее, как военный приз, к итальянцам.
Я решил пуститься в плавание на этом пароходе, так как мог возвратиться на той же «Праге» обратно. Для того чтобы сойти в Одессе и Новороссийске на берег, надо было взять визу у представителей деникинского правительства в Константинополе. Этого я не мог сделать принципиально, так как у меня был украинский паспорт, и я не собирался менять его на деникинский. Но зато на пароходе я был, по законам всех цивилизованных государств, в положении экстерриториальности и под защитою государства, под флагом которого плавало данное судно.
Меня снабдили во французском посольстве не только дипломатическою визою во все порты Черного моря, но и письмом к французским консулам в Одессе и Новороссийске об оказании помощи к выезду моей семьи за границу. В этом письме указывалось, что я рекомендован французским министром иностранных дел. Тем не менее у меня было какое-то предчувствие о возможности осложнений с полицией деникинского правительства, набранной большей частью из старого состава прежней царской России… И я обратился к советнику французского посольства с просьбою о рекомендации меня итальянскому посольству (или так называемому высокому комиссариату).
Он любезно исполнил мою просьбу, хотя выразил при этом уверенность, что законы об экстерриториальности соблюдаются и в Одессе, и в Новороссийске. Итальянское посольство поручило меня особому вниманию и охране капитана парохода «Прага».
Я запасся наконец английской и грузинской визою для Батума.
Несколько дней, бывших в моем распоряжении в Константинополе, я провел в семье Лотоцкого, главы украинской миссии в Турции. Я познакомился с представителем сионистской организации в Турции, доктором Калебом, с которым имел весьма интересное собеседование об устройстве в Константинополе дома для эмигрантов-евреев, направляющихся Черным морем в Палестину и Америку.
10 октября мы вышли в море. На этом же пароходе ехал К. С. Шмерлинг в Одессу.
В Варне и Констанце, во время остановок, все шло как полагается. Береговая полиция стояла внизу, у сходни, и никто, конечно, не мог ни выйти на берег, ни войти на пароход без установленных виз. На пароход же полиция даже не являлась.
Но не успели мы причалить к набережной в Одессе, как на пароход мигом взобралась полиция… Милые старые нравы…
Капитан «Праги», старый морской волк и очень милый человек, растерялся. Пароход был не военный, а коммерческий, Ллойд был заинтересован в добрых отношениях с береговыми властями.
Ревизия происходила в столовой 1-го класса. Я решил не выходить из своей каюты. Один из представителей полиции, как мне потом рассказывали, пристал было к одному путешественнику на Батум с польским паспортом и без визы деникинского посольства. Но тот объяснил, что не собирается сходить на берег в Одессе. Вмешался капитан и отстоял законное право пассажира на экстерриториальность.
Капитан видел, что все осталось в Одессе по-старому, как было до войны… Появилось вино и закуски, чины контроля подкрепились и не только покинули пароход, но удалились в город.
Опять характерная подробность! Теперь каждый мог свободно уходить и приходить на пароход вплоть до следующего утра!..
