Шмерлинг взялся разыскать моих родителей в Одессе. Через пару часов он прислал мне на пароход извещение о том, что они уехали некоторое время тому назад в Ялту, а также сообщил их ялтинский адрес, по которому я немедленно телеграфировал, с указанием дней прибытия «Праги» в Новороссийск. Я рассчитывал, что они выедут немедленно в Новороссийск и сядут на ту же «Прагу».
Вдруг разнесся слух, что в этот же вечер будет отправлен первый поезд в Киев. Соблазн для меня был исключительный, я мог послать в Киев моей семье письмо и вызвать ее в Одессу, к обратному приходу «Праги» из Батума.
Вечерело. За поздним итальянским обедом помощник капитана и пароходный врач убеждали меня, что я могу смело пойти с ними в город. Они были оба в форме и уверяли, что никто не тронет меня, раз я буду в их обществе. Я в конце концов согласился на этот рискованный шаг, с условием, что мы отправимся прямо на вокзал и я отправлю письмо в Киев.
Когда мы вышли на берег, было совершенно темно. Мы быстро дошли до города. Было всего 9–9½ часа, но на улицах наблюдалась полная тишина и безлюдье. Редко виднелась тень городового или офицера. «Штатские» боялись, очевидно, выходить из дому. Первое впечатление от деникинского режима было убийственное.
На вокзале действительно стоял уже поезд, готовящийся к отходу на Киев. И мне уже думалось о том, как мне повезло с прибытием в Одессу как раз в день отхода первого поезда в Киев. Я облюбовал пассажира, который показался мне культурным и надежным человеком. Он охотно взялся за передачу письма. Другое письмо вез в Киев Шмерлинг, но я не знал, сколько он останется в Одессе.
Уже на обратном пути я узнал, что поезд этот не дошел до Киева… Большевикам удалось сделать прорыв, и сообщение с Киевом было опять прервано.
Между тем мои итальянцы заявили мне, что они не намерены сейчас же возвратиться на пароход и что я обязан пойти с ними в какой-нибудь ресторан или театр, раз они, ради меня, совершили прогулку на вокзал.
Хотя все это говорилось в милой и шутливой форме, но я видел, что они твердо решили посмотреть «ночную жизнь Одессы».
Возвращаться одному, без них, было безумием. Пришлось подчиниться. Извозчик отвез нас в «варьете», единственное в то время в Одессе учреждение этого рода, как он пояснил нам с козел.
Кажется, это было в помещении бывшего «Дома артиста». Среди присутствовавшей публики чуть ли не все были офицеры Добровольческой армии. Мы сели за отдельный столик, разговаривали по-французски, и я был принят, вероятно, публикой за такого же итальянца, как и мои спутники.
На эстраде стояло несколько восковых фигур с надписями: Скоропадский, Петлюра, Махно, большевик и немец. Певица в украинском национально-деревенском костюме, под аккомпанемент оркестра, выкрикивала куплеты о том, как все эти господа (при этом она показывала поочередно пальцем на каждую из восковых фигур) хотели на ней жениться. «Немец соблазнял ромом, Махно погромом» – остался у меня в памяти отрывок из этих куплетов. Но она быстро раскусила их всех, «мошенников», желающих «пить ее кровь», отвергает их и снова выходит замуж за московского молодца. «Им же, – заканчивался последний куплет, – один ответ». После чего певица подошла к восковым фигурам и плюнула в сторону каждой из них…
Публика была в диком восторге… Итальянцы ничего, конечно, не понимали и добивались от меня объяснений. Я что-то пробормотал в ответ, мое самочувствие было ужасное…
Следующий номер программы изображал хитрого еврея, который стоит в очереди за водою. Очевидно, тогда в Одессе водопровод был поврежден, и очередь у общего городского крана была злободневной темой для сочинителей программ варьете… Народу стоит много: у всех в руках ведра. Еврей вдруг вскрикивает: «На городской станции открылась продажа билетов на заграничные пароходы». Все бросают ведра и бегут на городскую станцию. Еврей забирает быстро все ведра и, довольный, убегает. Конечно, оказывается, что никакой продажи билетов нет, о чем кричат с негодованием возвращающиеся из-за кулис на сцену жертвы еврейского «гешефта». Но еврея и след простыл!
Опять публика в восторге.
К счастью, итальянцам все это надоело… Идем к себе, в наши чистенькие каюты, подальше от этой пошлости и грязи.
Мы на пароходе… Все обошлось благополучно. А на следующий день я все же с грустью смотрел с палубы, как постепенно исчезали из поля зрения контуры одесских домов, городского театра… Как могло быть хорошо и как все было загажено…
В Новороссийске никого из моих не оказалось. Не было для меня и телеграммы, хотя я и указал адрес (пароход «Прага», капитану). Опять та же история с ревизией, опять угощение… Опять я сижу в своей каюте, пока идет ревизия паспортов в рубке. Так просит капитан, а он хозяин парохода. Между прочим, он меня не включил в журнал пассажиров. Ему надо сочетать целость моей особы с коммерческими интересами пароходного общества. «Нельзя ссориться с этими господами»…
Такова его аргументация.
Заходим в Поти. Наконец, Батум.
Вид с парохода изумительный. Мягкие, зеленые очертания гор купаются в солнечных лучах. Тропическая растительность, пальмы…
Для меня Батум милее и красивее лучших уголков Ривьеры.
Наконец можно беспрепятственно сойти на берег. Первое, что бросается в глаза, – это названия улиц на обычных дощечках, но уже на двух языках – русском и английском. Мелькает вопрос, а почему и не на грузинском. Грузины, видимо, не торопятся, а может быть, и красок нет.
Простояли всего сутки. Опять Поти. Пришли снова в Новороссийск. Опять нет ни моих, ни сведений от них… Снова ревизия… Закусили, выпили, ушли с парохода…
Вдруг оказывается, что уголь, который должны были приготовить в Новороссийском порту для дальнейшего плавания «Праги», еще не прибыл.
Капитан вне себя… Проходят сутки, а угля все еще нет.
Наконец, на третий день, уголь доставлен и начинается погрузка.
Я забыл упомянуть выше, что ревизия паспортов производилась в Одессе и Новороссийске не только при прибытии парохода, но и перед его отплытием.
Около 7 часов, за два часа до отхода «Праги», явились ревизоры. Время было обеденное, и капитан усадил их за общий стол, а я вынужден был обедать в своей каюте.
Не успел я закончить свой обед, как вбежал в каюту итальянец-официант. Волнуясь, он быстро пробормотал, что на пароход прибыло с берега много солдат и что меня ищут, а потому капитан просит меня немедленно покинуть каюту и последовать за ним, официантом.
Размышлять было некогда… Официант повел меня по коридору, а затем вниз по лестнице, распахнул дверь какого-то чулана и предложил мне войти в этот чулан. Дверь захлопнулась, потянулись тяжелые минуты… Я находил, что поведение капитана крайне безрассудное. Если меня обнаружили бы в моей каюте, то сняли бы с парохода и расстреляли бы, – это был максимум того, что мне бы угрожало. Но если меня найдут в чулане, то к этому максимуму прибавится еще злорадство тех, кто охотился за мною, по поводу неудавшихся пряток… Затем я не знал, что будет, когда в моей каюте обнаружат мои чемоданы.
