И меня повергало в отчаяние бессилие нашей маленькой миссии в ее задаче проникновения в эту среду, в безбрежное море населения Лондона. Для такой задачи в Англии, где Украину знали куда меньше, чем во Франции, не говоря уже о Германии и соседних с Украиною народах бывшей Австро-Венгрии, нужны были огромные средства, нужна была своя пресса.
Ничего подобного в распоряжении нашей миссии не было…
Глава 18. Сан-Ремо. Рим. Луцатти. Вена. Отступление от Киева. Снова погромы
В мае состоялась конференция в Сан-Ремо. Еще в Лондоне Шалойа говорил мне, что не исключена возможность рассмотрения на этой конференции и вопроса об отношении к большевизму и государственным новообразованиям. Ввиду этого, а также по уполномочию группы украинских послов и некоторых членов правительства, бывших тогда за границей, я поехал в Сан-Ремо. Там же я застал Тышкевича, Галипа, Мазуренко и других украинских деятелей.
В то время внутренний конфликт между членами парижской делегации был в полном разгаре. Почти вся делегация давно уже взывала к правительству об отозвании Тышкевича и замене его другим лицом. Но правительство не торопилось с разрешением этого насущнейшего вопроса. Эта медлительность была самой крупной ошибкой правительства во всей заграничной политике. Связи Тышкевича были слишком односторонними и ограничивались клерикальными и правыми кругами. Весь его образ нисколько не соответствовал тому движению, которое он представлял на самом ответственном посту, при Конференции мира. Но еще больше вреда делу причинила та недопустимая травля, которой он подвергался со стороны своих коллег по делегации. Правда, он платил им тем же. Все это выносилось наружу, пред иностранцами, на радость врагам украинского движения.
С большим интересом следил я за успехами палестинского дела в Сан-Ремо. Но я не долго оставался там, так как узнал от Филиппа Керра и Шалойа, что восточноевропейские вопросы за недостатком времени исключены из повестки конференции. И я поторопился проехать в Рим, где у меня предстояло несколько политических свиданий.
В этой книге я стараюсь восстановить все те факты, опубликование которых уже является своевременным. Многое из того, что мне пришлось узнать и в Париже, и в Англии, и на сей раз в Италии, не подлежит еще оглашению.
Я ограничусь изложением моей встречи со стариком Луцатти.
Пришлось ожидать несколько дней, пока он назначил мне аудиенцию. Еще в детстве я слышал часто это имя. Евреи гордились Луцатти, его положением в Италии. И чем только он уже не был, вплоть до должностей военного министра и премьера. И теперь, уже совсем престарелый и дряхлеющий, он занимал должность министра финансов и был заместителем премьера.
«Не удивляйтесь, что я заставил вас долго ждать, – начал Луцатти беседу. – Есть две вещи на свете, которыми все держится. Первая – это Бог, да, Бог, без него ничего не делается. Вторая – это деньги. Я министр финансов, значит, я самый занятой человек в мире».
Это вступление, как и все остальное, что говорил этот большой в прошлом человек, обнаруживало склонность к риторике, восторженности, столь несвойственным современным политикам. Но Луцатти сложился в другие времена, это был представитель старой политической школы.
Сочетание семитской крови и жгучего итальянского солнца создало этот темперамент. Несмотря на свои восемьдесят лет и весьма маленькую аудиторию (я был с ним один на один), он зажегся и все время говорил, быстро меняя темы, переходя с одного вопроса на другой. Восторженный поклонник Франции, он одобрял ее политику по отношению к Польше. Он разделял страхи перед Германией, поэтому признавал правильным план создания очень сильной и большой Польши. Он находил поэтому, что Украина, как молодое и только что зарождающееся государство, должна уступить Польше украинскую Галицию, для укрепления Польши против Германии.
Вообще, он оказался большим другом Польши. Он знал о всех страданиях еврейского народа в Польше, но тут же добавлял, что все это потом наладится. Он находил, что еврейство напрасно хочет быть признанным в качестве нации, что лучше по-прежнему считать еврейство лишь религией. Наконец, он выразил сожаление, что «литваки»-евреи не уживаются с коренными польскими евреями и что виноваты, по его мнению, «литваки».
Было ясно, что он уже весь в прошлом… Ясно было также, что многое он повторял с чужих слов, вращаясь в дипломатических кругах.
Я заговорил с ним на другую тему и, между прочим, сказал ему, что его считают у нас отцом итальянской кооперации. «Не отец я, а дед кооперации», – ответил он мне и стал рассказывать много интересного из этой области, в которой он действительно считался всемирным авторитетом. Он выразил желание ознакомиться с украинскими кооперативами и обещал дать свои советы и полезные указания.
Прощаясь со мною, он снова сказал мне, что после Бога он самый занятой человек в мире.
Политические взгляды Луцатти, сущность которых я вкратце изложил выше, всецело совпадали с той французской ориентацией, которая стремилась к созданию великой Польши.
Но Луцатти в Италии был в очень незначительном меньшинстве. Руководители итальянской политики склонялись больше к политике Ллойд Джорджа.
К сожалению, я не успел познакомиться с другим евреем, входившим тогда в кабинет, – с министром юстиции Мортара. Он был в эти дни очень завален работой, и я не счел себя вправе беспокоить его, так как не имел конкретного к нему дела.
В Риме я застал многих киевлян, они все отогревались под гостеприимным небом Италии от холода лишений и переживаний в недавнем прошлом. Люди быстро все забывают, многие даже жаловались, что солнце в мае слишком уже греет в Риме… И действительно, было очень жарко.
Из Рима я должен был поехать в Вену, этот центр украинской эмиграции, куда привлекала всех дешевизна валюты. В Вене предстоял съезд украинских послов и некоторых представителей правительства. По дороге я сделал объезд, остановился на один день в Женеве, где состоялся съезд группы социал-федералистов, и заехал на два дня в Баден-Баден, к моим родителям, которые только что вырвались из Крыма через Константинополь.
Город вечного веселья и вальса еще не отошел от бедствий, в которые его повергла война. Бедная Вена, что с ней сталось! Днем, на главных улицах, еще чувствовалась бывшая столица огромного государства, в котором жило рядом столько народов. Но по ночам город очень скверно и скупо освещался, пустынно и тоскливо выглядели большие каменные дома, дворцы, музеи и театры единственного в своем роде «Ринга».
Как быстро все забывается! Где, как не в Австро-Венгрии, в борьбе национальностей родились все лозунги свободы национального самоопределения, защиты прав меньшинств и т. д. В Черновицах названия улиц изображены на трех языках. Конечно, австрийские немцы были господствующей народностью и подавляли развитие и рост сил других народов Австрии. Но разве можно было сравнить с положением в Австрии перед войною тот гнет, под которым находились народы России? Разве в Варшаве поляки могли так свободно дышать, как в Кракове? А где, как не во Львове, прозябало, но все же жило украинское движение? И разве мог мечтать грузин или татарин увидеть в родном городе надпись названия улицы на родном языке!
