Брат Хуана, Гонсало, и Эрнан Понсе де Леон провели несколько фронтальных атак. Бросаясь в атаку через травянистую равнину по направлению к крепости, испанцы сразу же попадали под смертоносный заградительный огонь из дротиков, стрел и камней из пращи. Чем ближе испанские всадники приближались к стенам крепости, тем плотнее был град снарядов. Во время своей последней атаки воинам Манко удалось убить пажа Хуана Писарро, который был сбит с ног камнем, выпушенным из пращи, предположительно он попал испанцу в лицо. Также были убиты два африканских раба, у которых, по всей вероятности, латы отсутствовали.
[37] В ходе этой отчаянной атаки были ранены многие испанцы и их лошади. Отступив к скалистому холму, находившемуся на противоположной стороне равнины, испанцы спешились и стали решать, что делать дальше. Внизу в городе слышались звуки подков лошадей на мостовых и гром сражений — находившиеся в городе испанцы явно атаковали туземцев. Собравшиеся на скалистом холме испанцы чувствовали себя изолированными и уязвимыми перед нападением индейцев. Когда солнце начало садиться, Хуан Писарро решил предпринять последнюю атаку; на этот раз он приказал своим людям сконцентрировать удар на главных воротах в первой стене. Перед воротами находились баррикады и защитная яма.
Будучи не в состоянии носить шлем ввиду ранения головы, полученного за день до того, Хуан тем не менее повел свой отряд в атаку через травянистую равнину: на испанцев со свистом полетели камни. Остановившись перед главными воротами и защищаясь щитами, испанцы слезли со своих лошадей и затем бросились в направлении плетеного барьера, перегораживавшего путь к воротам. Прорвавшись через него, они помчались по каменной лестнице, которая вела к первой террасе.
Индейцы бросились блокировать возникшую брешь, при этом град камней, запускаемых сверху, усилился. Яростная контратака туземцев вынудила испанцев отступить вниз по лестнице и отойти назад на равнину. Призывая своих людей собраться с силами, Хуан вновь ринулся вперед, яростно размахивая своим мечом и буквально пробивая себе путь сквозь поток индейцев. Кузен Хуана, Педро, вспоминал:
«С террасы, шедшей вдоль одной из сторон внутреннего двора, они начали поливать нас таким количеством камней и стрел, что мы были не в силах защищаться, — соответственно Хуан Писарро приказал нескольким своим пехотинцам направиться к террасе… которая была низкой, так что испанцы смогли взобраться на нее и вытеснить оттуда индейцев… Хуан… не заботился о том, чтобы прикрывать свою голову щитом, и, ввиду того что град камней был очень плотным, один из них попал ему в голову и раскроил череп».
Обливаясь кровью, шедшей из полученной раны, Хуан тем не менее продолжал драться, пока испанцам и их туземным союзникам не удалось закрепиться на первой террасе. Когда наступила темнота, испанцы, непрерывно обстреливаемые камнями с двух стен, возвышавшихся над ними, были вынуждены вновь отступить и перейти назад через равнину: некоторые вскочили на своих лошадей. Воины Манко пошли в наступление, выкрикивая оскорбления и задирая свои туники, чтобы обнажить ноги.
Достигнув холма, где он был в относительной безопасности, Хуан совсем обессилел. Туземные союзники понесли испанского лидера вниз по склону холма — назад в город. Смертельно раненный, Хуан на протяжении нескольких следующих дней пребывал в относительном сознании. Через три дня после атаки на Саксауаман двадцатипятилетний капитан продиктовал свое завещание, которое должным образом заверил нотариус-конкистадор, отдав его затем Хуану на подпись. Текст его таков:
«Я, Хуан Писарро, житель этого великого города Куско королевства Новая Кастилия, сын [капитана] Гонсало Писарро и Марии Алонсо, которые оба скончались (да упокоит Господь их души), пребывая в больном теле, но будучи в здравом уме… ввиду того что я нездоров и не знаю, что Господь предуготовил для меня, хочу сделать это последнее завещание… Во-первых, я вверяю свою душу Богу, который сотворил и искупил ее своей драгоценной кровью и телом…[и] я требую, чтобы мое тело, в том случае, если Господь приберет меня к себе, было погребено в главной церкви в этом городе — до того времени, пока мои братья Эрнан Писарро и Гонсало Писарро не перевезут мои кости [назад] в Испанию в город Трухильо и не похоронят их там, где сочтут это уместным… Я повелеваю, чтобы в день моей смерти была исполнена заупокойная месса и чтобы эту мессу исполняли в каждый из следующих девяти дней…
Следующее мое распоряжение связано с индейской женщиной, которая оказывала мне сексуальные услуги и которая родила мне девочку. Я не признаю последнюю своей дочерью… тем не менее, помня об услугах, доставленных мне ее матерью, я настаиваю на том, чтобы в том случае, если эта девочка достигнет брачного возраста и выйдет замуж по благословению моего брата Эрнана Писарро, ей были предоставлены 2000 дукатов на бракосочетание. В том же случае, если она умрет до заключения брака и у нее не будет наследников… эти 2000 дукатов следует вернуть моим наследникам… так чтобы они не достались ее матери… Я назначаю… моим единственным наследником, которому отойдет все то, что я имел в этой жизни, моего брата Гонсало Писарро… Это завещание было сделано в присутствии свидетелей и нотариуса и заверено последним… в указанной столице Куско 16 мая одна тысяча пятьсот тридцать шестого года от времени рождения нашего Спасителя Иисуса Христа».
Через две недели после получения ранения Хуан Писарро умер, не признав ни индианку, которая «оказывала ему услуги», ни свою собственную дочь смешанных кровей, в отношении которой он настоял на том, чтобы она считалась незаконной. Хуан определил свое состояние в 200 000 золотых дукатов своему и так уже баснословно богатому брату, двадцатиоднолетнему Гонсало. Но, несмотря на последнюю просьбу Хуана, его останки никогда не будут возвращены в Испанию. Хуан был первым из пяти братьев Писарро, кто погиб в ходе завоевания Тавантинсуйю. Его кости навсегда останутся захороненными в Перу.
[38]
Не имея времени заботиться о своем раненом брате, — и так уже имея легион раненых вокруг себя, — Эрнан Писарро приказал своему брату Гонсало возглавить штурм Саксауамана. На следующий день после ранения Хуана туземная пехота, защищавшая крепость, контратаковала: сражение уже велось за пределами крепостных стен, на каменистом холме, на котором со вчерашнего дня расположился Гонсало со своим кавалерийским отрядом. «Там была ужасная неразбериха, — писал один свидетель, — все кричали, все там запуталось и переплелось… [в ходе битвы] за высоту. Все выглядело так, словно все люди на земле сошлись во взаимной борьбе».
Получая постоянные донесения о развитии ситуации и осознавая, насколько поворотным является сражение за Саксауаман для всей кампании, Манко распорядился, чтобы к месту битвы подошли еще 5000 человек. В свою очередь, Эрнан Писарро, имея подобную же мотивацию, но значительно меньшие ресурсы, распорядился направить еще 12 кавалеристов из города в качестве подкрепления сражавшимся; он сделал это, несмотря на жалобы остававшихся в городе испанских всадников, число которых теперь составляло менее двух дюжин и которым приходилось отражать постоянные атаки туземцев. «В городе, — писал один очевидец, — индейцы предприняли такую яростную атаку, что испанцы думали, что теперь им уже точно конец».
