Император не долго думал, прежде чем применить свой закон в Ломбардии. В 1231 году, согласно закону «Inconsutilem tunicam», первой статье Сицилианского кодекса, заподозренные в ереси должны были предстать перед церковным трибуналом. Тех, кто отказывался отречься, должны были сжигать в присутствии людей – in conspectu populi. Шестью годами позже императорский эдикт, исходящий из Равенны, предписал приговаривать к смерти всех еретиков, не указывая, однако, вида смертной казни. И, наконец, в трех статьях, датированных 19 мая 1238 года, 25 июня 1238 года и 19 февраля 1239 года, император объявил, что Сицилианский кодекс и закон Равенны имеют силу во всех его владениях.
«Таким образом, – говорит Вакандард, – неясности пришел конец. Законным наказанием за ересь во всей империи стала смертная казнь путем сожжения на костре».
[81]
Фридрих II и еретики
Ничто так поразительно не иллюстрирует сущность средневековой ереси и вызванных ею социальных проблем, чем та невероятная мощь, которую Фридрих II направил на ее подавление. Абсолютно равнодушный к духовному благополучию Церкви, возмущающийся глупостью пап, христианский правитель только по названию, император взялся за систематическое и весьма серьезное уничтожение еретиков по всей империи. Леа думает, что его законодательство «показывает, что он попросту не мог противиться общественному давлению».
[82]
Нам трудно принять такое суждение. Чувствительность к мнению других людей далеко не была отличительной чертой императора. Он вообще был не из тех людей, кто счел бы нужным обратить внимание на чье-то мнение. Скорее всего, как и все разумные люди того времени, он понимал, что этот вопрос настолько же социальный и политический, как и религиозный. Иногда, это верно, он пытался использовать свою политику преследования как средство для того, чтобы попасть в милость Папе. Так, в 1233 году, как свидетельствуют документы, он хвастался перед Григорием IX тем, скольких еретиков отправил на тот свет, на что Папа холодно заметил, что это сообщение не производит на него особого впечатления: ему было известно, что Фридрих просто-напросто убил некоторых своих политических врагов, многие из которых вовсе не были еретиками.
Если бы дело заключалось лишь в актах насилия, периодически вспыхивающих то тут, то там, то мы могли бы принять суждение Леа. Однако этой же гипотезой невозможно объяснить уверенную, безжалостную кампанию Фридриха. Ведь в конце концов, он был первым из европейских монархов, кто придал смертной казни силу писанного закона. С чисто интеллектуальной точки зрения он был куда ближе еретикам-манихеям, чем ортодоксальному католичеству. Фридрих никогда и не думал скрывать своего презрения к папству, и те несколько практически случайных жестов, что он сделал в сторону понтификата, не были частью его политики. Напротив, он показал себя самым отъявленным и наиболее решительным врагом, какой только встречался папству на пути. Так почему же тогда Фридриху не пришло в голову объединиться с множеством еретиков, живших в его владениях, и не выступить вместе с ними против папства? А если ему уж так хотелось угодить общественному мнению, то почему же он не подверг репрессиям и евреев? Крестовый поход против неверных был бы не менее эффективным способом заслужить благоволение Папы, чем издание законов против катаров. Однако Фридрих защищал евреев, установил близкие дипломатические отношения с восточными правителями, чем вызывал на себя постоянные проклятия Рима, – и преследовал еретиков, чего до него не делал ни один суверен.
Без сомнения, Фридрих II был одной из самых заметных фигур средневековой истории. Итальянец по происхождению, а не немец, он был воспитан в почти исключительно мусульманском окружении на Сицилии. Все время своего правления он оставался, по сути, свободомыслящим мусульманином, изучающим арабский язык, чей жизненный уклад был полностью выдержан в мусульманском стиле. Его всегда окружали арабские советники, придворные, офицеры и министры. Фридрих одевался на восточный манер и имел два гарема – один в Италии, другой – на Сицилии, – управляемых евнухами. Он переписывался с учеными мужами-исламистами и много путешествовал по Ближнему Востоку. Фридрих собрал уникальную коллекцию арабских манускриптов, которую впоследствии подарил университету в Неаполе, основанному им же в 1224 году. На его погребальном одеянии были вышиты изречения на арабском языке. Таким был человек, создавший наиболее безжалостную систему подавления еретиков после правления Юстиниана. Может, средневековая ересь и была камнем преткновения для Церкви, однако это как раз меньше всего интересовало Фридриха. Зато он был государственным деятелем, который признавал, что ересь – это преступление, направленное против государства и общества.
Казнь в виде сожжения на костре уже была более или менее известна, хотя официально и не признана, во Франции и Германии; не знали ее в Англии. В 1212 году восемьдесят катаров были сожжены в Страсбурге. Филипп Август, как мы уже указывали, время от времени сжигал по несколько еретиков. В 1222 году студент из Оксфорда, проповедовавший иудаизм, был приговорен к сожжению на костре. Таким образом, Фридрих II попросту взял германский обычай и придал ему статус имперского закона. Что касается Франции, то там, как видим, тоже были определенные легальные санкции, записанные в «Institutiones» святого Людовика:
«Как только церковный суд устанавливает (после должного расследования), что подозреваемый является еретиком, он должен передать его в руки светских властей, а светские власти, в свою очередь, должны отправить его на костер».
Доминиканцы и францисканцы
Возникла явственная и острая необходимость в существовании некоторой организованной силы, которая сможет регулировать действие гигантской машины, заведенной светскими властями и направленной против еретиков. Для такого поколения с его удивительно логическим складом ума, с его глубоким почтением к только что открытому римскому праву было невыносимо, чтобы такое серьезное дело, как отношение к вере, рассматривалось второпях. Замена суда Линча регулярно действующим законодательством была большим плюсом, однако этого было недостаточно. И в этот критический момент взор папы пал на два недавно основанных ордена – доминиканцев и францисканцев.
«Основание этих орденов, – говорит Леа, – походит на вмешательство Провидения, которое хочет дать Церкви то, в чем она так остро нуждается. Как только стала явной необходимость в создании специальных и постоянных трибуналов, занятых исключительно предотвращением распространения грешной ереси, стало понятно, почему они должны быть абсолютно независимы от зависти и вражды местных властей, которые могли пристрастно относиться к виновности и которые, сочувствуя осужденному, могли потворствовать его бегству. Если, в дополнение к этой свободе от местных пристрастий, следователи и судьи были людьми, специально обученными выявлять и обращать еретиков; если они дали определенные клятвы, если они не могли получить от своей работы каких-то материальных благ и не поддавались соблазну удовольствий, то можно было не сомневаться в том, что их обязанности будут выполнены с величайшей точностью, что когда они будут защищать чистоту веры, в деле не будет места ненужной тирании, жестокости или преследованиям, продиктованных личными интересами или личной местью».
[83]
