Вынужденные немало обдумать, эксперты часто заседали по несколько дней. Количество экспертов никак не ограничивалось – инквизитор сам решал, сколько помощников ему нужно. Однако, как правило, их было около двадцати человек, а иногда и много больше.
«На консультации, созванной инквизитором в январе 1329 года в епископском дворце в Памьере, присутствовало тридцать пять человек, девять из которых были юристконсультами; на другую консультацию, в сентябре 1329 года, пришел пятьдесят один человек, из которых двадцать были гражданскими юристами.
[102]
В каждом случае присутствующим обрисовывали суть дела, потом брали с них обещание сохранить услышанное в тайне и, наконец, просили их дать совет, какое наказание обвиняемому выбрать – «епитимью по усмотрению инквизитора», «этого человека следует посадить за решетку или передать в руки светским властям» и так далее. Часто, но не всегда, инквизитор позволял себе послушаться совета экспертов. Так, некоему Гийому дю Пону, который был приговорен экспертами к заключению, называемому murus largus, инквизитор изменил приговор на munis strictissimus, подразумевающий ношение кандалов на руках и ногах. С другой стороны, в деле священника Г, Традерии, который обвинял невинных людей в ереси, эксперты постановили отправить его на костер, однако инквизитор изменил этот приговор на тюремное заключение. Может показаться, что в большинстве тех случаев, когда инквизитор изменял предложенный экспертами приговор, он действовал на благо осужденному.
Эта система сурового жюри очень помогала в стремлении уменьшить ту огромную ответственность, которая была возложена на плечи инквизитора. Однако ее действенность несколько снижалась в качестве гарантии законности для обвиняемого, потому что экспертам не выдавались имена обвиняемых и свидетелей, к тому же их дела пересказывались судебным экспертам лишь вкратце.
«Мы видим, – говорит Вакандард, – что periti и boni viri, которых призывали принять решение о невинности и виновности обвиняемого на основании абстрактных данных, вполне могли совершить ошибку в суждении, потому что не знали ни имен обвиняемых, ни мотивов, заставивших их пойти на преступление. На самом деле у них не было достаточных данных, необходимых для принятия верного решения. Потому что трибуналы призваны судить преступления, а не преступников – в точности, как врачи должны лечить больных, а не абстрактные болезни. Мы знаем, что для лечения одного и того же недуга разным людям требуется разное лечение. Так же и при совершении преступления следует учитывать ментальность человека, который совершил его. Похоже, инквизиция этого не понимала».
[103]
Это современная точка зрения на проблему. Однако мы должны помнить, что инквизиторы никогда не рассматривали дело в этом свете. Святая палата не была криминальным трибуналом – нет, она, скорее, была прославленной исповедальней. И если мы хотим похвалить или, напротив, осудить институт экспертных комитетов, то должны очень четко понимать, какую функцию они были призваны исполнять. Без сомнения, с точки зрения гарантий законности для обвиняемого, этот институт имел множество недостатков. Однако это не было его единственной целью. Он не обладал властью отнять у инквизитора его право на вынесение приговоров, а мог только советовать и помогать ему. Это был вспомогательный институт, призванный внимательно рассматривать каждое дело и высказывать свою точку зрения, помогая инквизитору вести нагрешивших людей к раскаянию.
Глава 6
Инквизиция в действии (II)
Мысль и действие
Ересь можно определить как добровольное и настойчивое отрицание истин, диктуемых Церковью, а поскольку это отрицание в определенной степени влияло на поведение человека, то оно не имело права на существование. Ничто так не тревожило инквизиторов, как вера еретиков. Впрочем, во множестве случаев святые отцы и каноники настаивали, чтобы Церковь не судила человеческие мысли – ecclesia de unternis non judicat. Однако мы не должны принимать это утверждение как не требующее доказательств. Человек волен делать кощунственные признания и получать Святые Дары, когда он знает, что совершил смертный грех, и, не веря ни единому слову католической веры, с показной регулярностью исполняет все религиозные обряды. Церковь никогда не притворялась, что исповедника нельзя обмануть или что нечестивца непременно поразит молния Господня. Ecclesia de internis non judicat. В таких делах Церковь не выносила своего суждения, а просто говорила, что за подобные вещи человеку придется отвечать перед всевышним троном Господа.
Не то чтобы Церковь как-то преуменьшала их греховность. Разумеется, Церковь учит, что нарушить правила исповеди – это грех против Святого Духа и что человек, намеренно делающий это, намеренно губит свою душу. Однако она не прикидывается, что обладает сверхъестественной способностью определять грехи и волшебной машиной их наказания.
То же самое относится и к ереси. Потому что Церковь имеет свою власть лишь над теми, кто сохраняет веру и признает авторитет Церкви. Формально (в отличие от материального) ересь – это добровольное отречение от одного и более канонов веры; она призывает к отрицанию того, что многие считают истиной. Таким образом, становится понятно, что неверный, верящий в Бога человек, формально не является еретиком, равно как и схизматик вовсе не обязательно еретик. Как заметил мистер Маллок, «святых и истинно смиренных людей, не знающих Церкви или истинно верящих, но отрицающих ее, она отдает на безграничную милость Божью, но если она узнает об этих людях, то не может сказать о них ничего определенного… Ее анафемы бывают направлены лишь на тех, кто намеренно, с открытыми глазами, отрицает ее… И этих людей Церковь обвиняет – не за то, что они не видят истинности ее учения, а за то, что, зная это, они продолжают намеренно закрывать на это глаза. Они не станут повиноваться даже тогда, когда знают, что должны это делать».
[104] Однако совершенно ясно, что придерживаться или не придерживаться еретических взглядов – это личное дело каждого человека, о котором миру вообще не стоит знать, и которое мир не должно интересовать. Лишь однажды в Средние века Церковь торжественно поклялась искоренить ересь, а государство объявило ересь преступлением.
Однако в этом случае мы вновь сталкиваемся с фактом, что Церковь de internis non judicat; она не судит людей за мысли. Простое отрицание веры, не сказывающееся на поведении или речи человека (если предположить, что такое вообще возможно), не может принести вреда никому, кроме человека, о котором идет речь. И если бы средневековая ересь, по сути своей, была столь слабой и нереальной, ни Церковь, ни государство не обратили бы на нее ни малейшего внимания.
Разумеется, на самом деле все обстояло совсем иначе. Было бы сущим трюизмом сказать, что в Средние века религия была гораздо более важным делом для людей, чем сейчас. Однако вы не сможете получить представление о вещи в целом, если будете наблюдать за ней через микроскоп. Мы должны очень четко представлять себе значение слова «религия». В религии Средних веков – ив ортодоксальной, и в еретической – не было ничего неопределенного. Она была четкой, согласованной, хорошо разработанной и логичной. Это была карта, с помощью которой человек выбирал себе направление в жизни; она влияла на его мнение, характер и поступки. Религия формировала его суждения и снабжала фундаментальными принципами, которых он старался придерживаться. Обратите внимание на тот факт, что мы говорим о религии вообще, а не об ортодоксальном католицизме в частности. Благодаря дуалистическому принципу, альбигойская ересь представляла из себя непоколебимую систему этики и веры.
