– Говорю же, я случайно его напугал. Сам не понял, как это вышло. Не факт, что снова смогу повторить. И тем более не факт, что однажды сумею до них добраться. Говорят, Пожиратели за версту обходят не только могущественных колдунов, но даже просто мало-мальски опытных. Они очень трусливы.
– Ну и в чем тогда проблема? – удивился Иллайуни. – Тебе и твоим друзьям совершенно точно ничего не грозит. Девочка теперь под твоей защитой. Чего еще?
– Кроме меня и моих друзей есть другие люди. Те, кто видит нас во сне. Уж их-то договор точно не защищает. Они родились не в Мире, а черт знает где.
– Ну слушай, – нахмурился Иллайуни. – Это несерьезно. Во Вселенной бесконечное множество обитаемых миров. И разнообразных опасностей… сколько будет, если помножить бесконечность на миллиард? Что, не выходит сосчитать? Ладно, сам знаю, нет такого числа. Если ты с какого-то перепугу решил, будто должен всех от всего защитить, это, уж извини, даже не особо смешно.
– Всех от всего – действительно перебор, – согласился я. – Пусть сами выкручиваются. Но от полного и окончательного бессмысленного небытия все же хотелось бы…
– «Хотелось бы»! – передразнил меня Иллайуни. И примирительно добавил: – Я знаю, что вас, угуландских колдунов, медом не корми дай сделать хоть что-нибудь, представляющееся вам невозможным. И очень высоко эту вашу придурь ценю. Но в тайном языке моих предков, предназначенном для разговоров о магии и больше ни для чего, существуют два слова для обозначения невозможного: «ир-ай-шенкодан» и «гью-шенкодан». Первое употребляют, когда речь идет о невозможном, к которому следует стремиться, на пути к нему даже поражение – стоящий результат. А второе, когда с невозможным не надо иметь никакого дела, даже думать о нем не стоит, только растратишь силу и потеряешь радость. Мне кажется, твои помыслы сейчас устремились в направлении гью-шенкодан, а это крайне нежелательно. Ты не мой ученик и не обязан следовать моим указаниям, поэтому просто по-дружески поверь мне на слово: не надо так.
– Но разве «гью-шенкодан» не превращается в «ирай-шенкодан», попав в хорошие руки? – спросил я.
Иллайуни неожиданно рассмеялся:
– А вот это называется «Шай-Шуатайская ересь»! В честь выдающегося безумца древних времен ШайШуатай-Аульян-Мир-Идрима-Саббайса, высказывавшего убеждения, сходные с твоими. Впрочем, потом он, говорят, остепенился настолько, что ведет теперь тихую, скромную и приятную во всех отношениях жизнь в самом сердце одного из красивейших миражей Красной пустыни. Впрочем, точно не знаю: он мне не родич, а чужим обычно рассказывают не все.
Принцесса вдруг разрыдалась, бурно, как ребенок, впервые в жизни разбивший коленку. Мы с Иллайуни встревоженно на нее уставились: что стряслось? Неужели так огорчилась из-за Шай-Шуатайской ереси? Впрочем, я бы не удивился. Девчонкам любой повод пореветь хорош.
– Я тебя чем-то испугал, или обидел? – наконец спросил Иллайуни.
Принцесса отрицательно помотала головой.
– Нет-нет, что ты! Наоборот! Я такая счастливая! Сижу тут рядом с тобой и слушаю о таких невероятных делах. И даже два слова на вашем тайном языке теперь знаю, запомню их навсегда! Так много всего невероятного сразу, что оно в меня не помещается. Когда читала в старинных поэмах: «Он заплакал от счастья», – думала, что за ерунда? Плакать можно только от горя, или если что-то болит. Но оказывается, от счастья и правда можно заплакать. Вот и я… Извини!
– Ничего, – утешил ее Иллайуни. – Вам, детям Красной пустыни, можно плакать сколько вздумается, вас это не портит. Я имею в виду, никому особо жить не мешает. Вот если наш с тобой дружок, сэр Макс зарыдает, я, пожалуй, сразу пойду утоплюсь.
– А разве ты можешь утонуть? – принцесса так удивилась, что перестала плакать. – Ты же бессмертный!
– Твоя правда, – вздохнул Иллайуни. – Всерьез утонуть у меня вряд ли получится. Но как способ отвлечься от наихудших неприятностей это очень неплохо работает. Пока на глубину заберешься, пока на дне устроишься поудобнее, придавив себя камнем, пока выдохнешь весь воздух и заполнишь легкие водой, сто раз успеешь забыть, что тебя так раздосадовало. А после этого можно и воскресать.
* * *
– Какое же это великое чудо! – восхищенно сказала принцесса.
Она уже добрую четверть часа держала в руках певчий пирожок, не решаясь откусить от него ни кусочка. Пирожок, воспользовавшись случаем, в сотый раз исполнил фрагмент выходной арии королевы Вельдхут из популярной среди столичных меломанов оперы: «Я открою вам тайну и уйду, сияя, в доспехах!»
До сих пор я считал, что певчие пирожки – гениальное изобретение и лучшее украшение моего любимого трактира «Свет Саллари», где и без них все вполне неплохо. В смысле, изумительно хорошо. Но теперь мое мнение насчет пирожков претерпело кардинальные изменения. И, боюсь, не только мое. Хозяева «Света Саллари» – люди исключительно гостеприимные и приветливые, вот и сейчас взирали на принцессу и пирожок с неподдельным умилением. Но плохо скрываемая печаль на лице хозяйки трактира подсказывала мне, что следующую партию певчих пирожков здесь теперь испекут нескоро. Ну или хотя бы всерьез продумают их новый репертуар. Потому что ария королевы Вельдхут, будем честны, хороша только при условии, что звучит очень недолго. Например, секунд пять. До сих пор она в этих стенах дольше и не звучала, потом певчий пирожок отправлялся в рот голодного клиента, где благополучно умолкал. Мы, жители столицы Соединенного Королевства, люди простые, и нравы у нас суровые: если ты пирожок, значит, будешь съеден, как бы сладко ни пел. Но шиншийской принцессе поющая еда была в диковинку.
– Он же поет для меня, старается, – растерянно объясняла она. – Как я могу его кусать?
– Вот так! – объяснял я, отправляя в рот очередное меццо-сопрано. – Ам, и все.
– Ну, ты-то злодей, – резонно возражала принцесса. – Тебе любое вероломное надругательство совершить легко!
Грандиозный педагогический провал.
Я давно не заходил в «Свет Саллари», хотя они мои ближайшие соседи, буквально за углом, и когда-то я проводил здесь чуть ли не все свободное время, потому что люблю хозяев этого трактира даже больше, чем приготовленную ими еду, которая, впрочем, тоже совершенно меня устраивает. Особенно та, которая молчит. Но моя любовь к разнообразию всегда оказывается сильнее привязанностей – даже моей глубочайшей привязанности к тумтам из незнакомой не-козы
[21].
Однако сегодня я решил, что после всех потрясений принцессе не помешает уютная домашняя атмосфера «Света Саллари». В принципе угадал: пирожки, распевающие оперные арии, произвели на мою подопечную столь сильное впечатление, что лишившая ее душевного равновесия встреча с бессмертным кейифайем сразу благополучно отошла на задний план.
