Между тем «Социальная история» получила отличную прессу. В 2000 г. она вышла вторым изданием, переведена на английский и китайский языки. По-видимому, ни одна работа, из написанных сотрудниками СПбИИ, не имела такого резонанса и не получала столько положительных откликов. Мне известно более 30 рецензий и 6 коллективных обсуждений, в которых приняло участие более 80 человек. Готовилось третье издание. По просьбе издательства в сентябре 2002 г. я возбудил ходатайство о получении институтского грифа для 3-го издания «Социальной истории». Даже А.А. Фурсенко первоначально поддержал идею, и дирекция предложила устроить совместное заседание отделов древней и новой истории для обсуждения книги. Но под давлением влиятельных людей дирекция решила гриф не давать и обсуждение книги не устраивать. Формальный аргумент — первое издание «Социальной истории» вышло без одобрения Института, а на самом деле, на мой взгляд, по причине расхождения во взглядах с руководителями коллективных монографий. Мотивом против выдвижения книги на премию, вероятно, послужило опасение, что получение премии может поспособствовать повышению престижа оптимистической концепции.
Задним числом жаль, что мои оппоненты не проявили толерантность. В 2000-е гг. разные точки зрения на принципиальные вопросы уже могли спокойно сосуществовать без ущерба для имиджа их авторов. Признание права на существование моей концепции не нанесло бы ущерба и престижу СПбИИ. Но, к сожалению, как я предполагаю, сработал старый стереотип: истина — одна, и правильной может быть одна точка зрения.
Однако назревал новый конфликт. После «Социальной истории» я начал работать над плановой монографией «Благосостояние населения в XIX — начале XX в. по антропометрическим данным». По новой теме стали выходить мои статьи. И мои оппоненты меня атаковали. В 2002 г. в ежегоднике «Экономическая история» я опубликовал статью, а в следующем ежегоднике свои возражения на нее — Б.В. Ананьич
. На мой взгляд, его «Заметки» написаны с таким расчетом и в таком стиле, чтобы похоронить саму идею использования антропометрических данных и заодно мою оптимистическую концепцию модернизации России. Я воспринял их как предупреждение: во-первых, не следует заниматься С.Ю. Витте, если есть такие выдающиеся специалисты, как критик; во-вторых, опасно пересматривать сложившиеся концепции. По согласованию с редактором Ежегодника я написал ответ (он содержится в настоящей работе), по просьбе редколлегии произвел правку, и статью приняли к публикации. Однако ни в 2004 г., ни 2005 г. она не вышла. На мои запросы редакция не реагировала. И у меня сложилось впечатление: Б.В. Ананьичу как члену редколлегии Ежегодника удавалось задержать публикацию моего ответа, вероятно, не прямым противодействием, а скорее ненамеренно: редакторы и члены редколлегии, по-видимому, не хотели его расстраивать публикацией моего ответа, который, как им казалось, мог его огорчить. Как бы то ни было, но только благодаря вмешательству Отделения историко-филологических наук РАН (ОИФН РАН), посчитавшего полезным продолжить дискуссию, ответ увидел свет в 2006 г., хотя и с большими сокращениями
.
Момент истины настал в 2007–2008 гг., при утверждении выполнения плана и рекомендации к печати моей новой монографии «Благосостояние населения в имперской России: XVIII — начало XX в.». Я подготовил рукопись в соответствии с планом и представил ее для обсуждения в апреле 2007 г. Книга была написана не только в срок, но существенно больше по объему (40 а.л. вместо 25 а.л.), охватив не только XIX — начало XX в., как в плане, а и XVIII в. Рукопись прошла серьезную апробацию. Кроме нескольких докладов на конференциях в России, я сделал презентации по теме монографии на пяти международных конференциях за рубежом и опубликовал за 2000–2007 гг. по теме монографии 15 статей, в т.ч. в ведущих российских журналах «Отечественная история», «Социологические исследования», «Вопросы экономики» и в зарубежных — «Slavic Review», «Economics and Human Biology», «Journal of Economic History».
Имея такой «тыл», можно было надеяться на благополучные результаты обсуждения. Однако я глубоко заблуждался. Мои оппоненты решили сделать все возможное, чтобы не утвердить рукопись к печати и тем самым, вероятно, помешать ее публикации. Ученый секретарь института Б.Б. Дубенцов объявил: обсуждение рукописи будет проходить в три этапа. Сначала на первом заседании Отдела новой истории, сотрудником которого я состоял, будет рассмотрен вопрос о выполнении плана, затем на втором заседании — об утверждении рукописи к печати. На третьем этапе рукопись будет рассматриваться на Ученом совете института. Оппоненты, как мне кажется, надеялись, что на какой-нибудь стадии я поскользнусь, а самые непримиримые мечтали не утвердить выполнение мною плана и на этом основании уволить меня или принудить уйти из Института добровольно.
21 июня 2007 г. рукопись при высоком эмоциональном накале выступавших обсуждалась в Отделе новой истории в течение 4 часов и была единодушно одобрена, правда, на обсуждении отсутствовали Б.В. Ананьич и Р.Ш. Ганелин. 11 сентября того же года рукопись вторично обсуждалась также в течение 4 часов. На заседании Б.В. Ананьич, Р.Ш. Ганелин, Б.Б. Дубенцов и В.Г. Чернуха выступили с критикой, но она являлась голословной, так как они не прочли большую и сложную по содержанию и методологии рукопись (хотя все желающие получили возможность познакомиться с нею либо в бумажном, либо в электронном варианте) и лишь ссылались на маленькую статью, опубликованную в журнале «Родина». Однако большинством в один голос Отдел рекомендовал рукопись к печати, что и было зафиксировано в протоколе. Меня активно поддержали Людмила Алексеевна Булгакова, Сергей Викторович Куликов, Михаил Михайлович Сафонов и, очень важно, официальный внутренний рецензент, Сергей Константинович Лебедев. Последний поступил очень тактично: он не согласился с моей точкой зрения, но высказался за публикацию оригинальной концепции ради развития науки. Неудача для моих оппонентов случилась, по-видимому, по той причине, что некоторые сотрудники, на которых они рассчитывали, не пришли на обсуждение. В следующее присутствие Б.Б. Дубенцов обвинил ученого секретаря Отдела С.В. Куликова, который вел протокол заседания, в фальсификации результатов голосования. Но благодаря наличию магнитофонной записи хода заседания обвинение сняли.
После неудачи в Отделе мои оппоненты стали готовить провальное решение на Ученом совете института. Несмотря на наличие положительного внешнего отзыва, написанного одним из самых компетентных отечественных клиометристов, Сергеем Григорьевичем Кащенко, зав. кафедрой источниковедения истфака СПбГУ, кандидатура которого была согласована с дирекцией, рукопись направили дополнительно на рецензирование чл.-кор. И.И. Елисеевой — директору Социологического института РАН. Но и Ирина Ильинична написала в целом позитивный умеренно-критический отзыв.
В ситуации, когда мне угрожал вердикт о невыполнении плана или неутверждение рукописи к печати, я обратился за экспертизой в другие учреждения — в Институт российской истории РАН и в С.-Петербургский государственный университет, где я работал совместителем. Директор ИРИ, член-корреспондент РАН Андрей Николаевич Сахаров, согласился принять рукопись книги на экспертизу. Она долго и тщательно обсуждалась в Центре истории России XIX — начала XX в. (в 2007–2008 гг. им руководил Авенир Павлович Корелин) и затем на Ученом совете ИРИ РАН. В обоих случаях рукопись оценили положительно и рекомендовали к печати. Принял к обсуждению рукопись книги и декан исторического факультета Андрей Юрьевич Дворничен-ко, и Ученый совет факультета рекомендовал ее к печати. Б.Б. Дубенцов обратился в эти учреждения с требованием не обсуждать рукопись и даже угрожал судом — за якобы присвоение чужого труда. ИРИ РАН отверг это требование, а исторический факультет СПбГУ был вынужден отозвать рекомендацию. Дирекция СПбИИ написала протест А.Н. Сахарову. Следует отметить важную роль в кампаниях против моих книг Б.Б. Дубенцова. Разумеется, он, как ученый секретарь института, был лишь исполнителем указаний. Однако делал он это, на мой взгляд, старательно, с выдумкой, со страстью и большим удовольствием. Со стороны казалось: и работа ему по душе, и очень хотелось отличиться и самоутвердиться. Предполагаю, что честь изобретения всех бюрократических уловок принадлежит именно ему. Какой, однако, бюрократический талант! Жаль, королевство маловато — негде по-настоящему ему развернуться.
