В случае с Клодом Тилье мы оказываемся перед неким литературоведческим или историко-литературным парадоксом. Писатель бесспорно «второго ряда», то есть представитель так называемой «второй прозы», писатель провинциальный не только по своим жизненным и житейским обстоятельствам, но и художественным установкам, Тилье создал тем не менее произведение примечательное, которое спустя десятилетия не встало, конечно, вровень с великими книгами Бальзака, Стендаля, Мериме, Гюго и т. д., но явно потеснило в обыденном читательском восприятии когда-то шумевшие романы Альфонса Kappa или Жюля Жанена (называем лишь заслуживающих несомненного внимания с историко-литературной точки зрения). То, что «Мой дядя Бенжамен» мог заинтересовать (и действительно заинтересовывал) только провинциального читателя, причем, не любого провинциального, а лишь жителя конкретной провинции, маленького провинциального уголка, – понятно. Во-первых, роман был ориентирован на узкого читателя, которому были внятны содержащиеся в книге намеки и хорошо знакомы местные реалии (вплоть до легко угадываемых прототипов). Во-вторых же, роман был провинциален по стилю, по использованным в нем повествовательным приемам: ведь рядовая проза эпохи Просвещения уже становилась к середине XIX столетия во многом провинциальной, если понимать под этим нечто отживающее свой век, в основном преодоленное и забытое.
Тилье написал слишком мало, чтобы как-то выделиться, стать хоть немного известным. Но лучшая его книга действительно была хороша. Ее стали все более и более ценить, когда улеглись литературные бури 30-х годов и подлинная проза, добротная, уверенная, сильная, начала переходить из разряда «второй» в какой-то иной разряд. Это почувствовали и Анатоль Франс, и Ромен Роллан и сказали о скромном писателе из Кламси немало добрых и справедливых слов. Видимо, из нестройных рядов «второй прозы» может пробиться вперед какое-нибудь незаурядное произведение, но тогда создатель его останется «автором одной книги», как бы много он ни написал.
ТРИ ЮЛИИ
Одну из своих ранних книг, – но все-таки не первую и не вторую, а уже пятую, – Проспер Мериме назвал «Мозаикой». Назвал не случайно: ее многостильность, многожанровость, красочность, пестрота – очевидны. Но название это программно. Мозаиками оказываются и другие книги писателя, начиная с самой первой – с «Театра Клары Гасуль». Казалось бы, составившие ее восемь пьес (во втором издании, в первом было только шесть) спаяны достаточно жестко. Но присмотримся: тут и искрометные комедии, чье действие не растягивается надолго, укладывается даже не в сутки, а в какое-нибудь получасье, тут и напряженные – с точки зрения фабулы – драмы, сюжет которых хотя и стремителен, но охватывает месяцы, а то и годы. И обратим внимание, какой перед нами хронологический разброс: и зрелые годы наполеоновской империи, когда Франция была вынуждена вести тяжелую борьбу на несколько фронтов, и далекие уже события XVII столетия, отмеченные бурным конфликтом между португальскими провинциями и испанской королевской властью, и первые годы XVIII века, когда чуть ли не вся Европа ввязалась в борьбу за испанскую корону. А разброс географический? «Испанская комедиантка» Клара Гасуль свободно выбирает место действия своих пьес – это и Дания, и далекие Куба или Перу, и многие провинции ее родины. Уж не будем говорить о самой разной, поистине «мозаичной» жанровой и идейной приуроченности этих пьес. Но чертами сильного жанрового варьирования отмечены и произведения, составившие вторую книгу Мериме, его «Гюзлу», где псевдославянские баллады очень разной тональности не просто соседствуют друг с другом, но и перемежаются квазинаучными заметками о «сглазе», о «вурдалаках», о всевозможных народных поверьях и т. д.
Мериме был автором большого числа повестей (или небольших романов, как «Двойная ошибка» или «Коломба») и новелл (если быть точным, то двадцати). И ни одна не повторяет другую, все они, с точки зрения сюжета и жанра, набора персонажей, продолжительности повествовательного времени, обстановки, социальных кругов и т. д. – самостоятельны и автономны. Итак, перед нами непременная сюжетная и жанровая мозаика, которой писатель играет сам и забавляет читателя.
Это же можно сказать и о персонажах его книг. Тут тоже – мозаика, каждый образ самостоятелен, никак не похож на, казалось бы, сходный персонаж из соседней новеллы. Ограничимся героинями. Кармен ничем не напоминает Коломбу, а Арсена Гийо – мадемуазель де Пюигариг или графиню Матильду де Курси. У каждой – особый характер, неповторимый темперамент, склонности и предпочтения, у каждой – свой тип культурного развития, образованности, своя социальная принадлежность и т. д. Легко ожидать, что у каждой из героинь Мериме – свое имя. Однако, это не совсем так. Есть женское имя, к которому писателя явно тянет, и он, возможно, бессознательно, наделяет им героинь наиболее ему интересных, в известной мере – близких, в характерах которых он смутно ощущает и какие-то свои собственные черты. Пусть черты никак в реальной жизни не проявляющиеся, присутствующие лишь как некая возможность. Вот почему к этому имени Мериме возвращается несколько раз, придумывая носящим это имя героиням все новые психологические и чисто житейские обстоятельства. Он как бы рассматривает этот характер-имя с разных точек зрения и в разных же жизненных условиях. Тем самым ему удается показать этот характер-имя в движении, в развитии.
Что же это за имя? Это – Юлия, Жюли. Персонажей, носящих это имя, у Мериме несколько, но мы остановимся только на трех, ибо остальные не носят, если угодно, программного характера
[319].
Обратим внимание на тот факт, что у трех героинь, носящих имя «Жюли», Мериме непременно обнаруживает нечто общее. Причем, это общее – не схожесть социального круга, хотя это прежде всего бросается в глаза. Напротив, эта схожесть как бы снимает дополнительные множители, убирает ненужную внешнюю шелуху и позволяет увидеть «предмет» в чистом виде.
Скажем сразу, о каких произведениях Мериме пойдет речь. Во-первых, это повесть «Двойная ошибка», во-вторых, «моралите со множеством персонажей» «Два наследства, или Дон-Кихот», наконец, новелла «Локис». Обратим внимание на датировки этих произведений. Первое, как известно, увидело свет осенью 1833 г.; второе – в июле 1850-го, третье – в сентябре 1869 г. (но закончен «Локис» был несколько раньше, к началу 1868 г., потом пошли переделки, вызванные в основном советами Женни Дакен). Промежутки, таким образом, были совершенно одинаковыми – семнадцать лет. Чем не возраст молодой девушки из хорошей семьи, только что покинувшей стены монастыря и вступившей в свет?
По разбросанным по всем трем произведениям беглым намекам, отзывам окружающих, прямым авторским характеристикам и, главное, по описанию поведения героинь, их поступкам и т. д., вырисовывается сходный образ молодой девушки из светского общества, непременно очень красивой, обаятельной, умной, даже по-своему талантливой, но своенравной, отчасти капризной, сумасбродной, не чуждой едкому злословию, любящей подшучивать над окружающими, безжалостно разыгрывать их, но верной в дружбе, открытой и честной. И вот что стоит отметить: все три Юлии, на первых порах, то есть в самом расцвете первой молодости, не очень большое внимание уделяют любовным переживаниям. У них это как бы еще впереди, а сейчас они от души веселятся, проказничают, шалят.
