Но если для Жюли-2 и Жюли-3 такая жизнь – это сиюминутное настоящее, то Жюли-1 через это уже прошла, она, быть может, сожалеет об упущенных возможностях, явно ощущает, что недовеселилась и недошалила. Мериме пишет о Жюли де Шаверни: «Она была молода, красива и замужем за человеком, который ей не нравился; вполне понятно, что ее окружало далеко не бескорыстное поклонение. Но, не считая присмотра матери, женщины очень благоразумной, собственная ее гордость (это был ее недостаток) до сей поры охраняла ее от светских соблазнов. К тому же разочарование, которое постигло ее в замужестве, послужив ей до некоторой степени уроком, притупило в ней способность воспламеняться. Она гордилась тем, что в обществе ее жалеют и ставят в пример как образец покорности судьбе. Она была по-своему даже счастлива, так как никого не любила, а муж предоставлял ей полную свободу. Ее кокетство (надо признаться, она все же любила порисоваться тем, что ее муж даже не понимает, каким он обладает сокровищем) было совершенно инстинктивным, как кокетство ребенка. Оно отлично уживалось с пренебрежительной сдержанностью, совсем непохожей на чопорность. Притом она умела быть любезной со всеми, и со всеми одинаково. В ее поведении невозможно было найти ни малейшего повода для злословия»
[320].
Итак, сдержанность и ум, какая-то меланхоличность и неудовлетворенность. И скучные и однообразные занятия и забавы светской дамы, в которую никто не бросит камня, не оскорбит малейшим подозрением. Не приходится удивляться, что в эту монотонную жизнь вносит оживление, какой-то луч света нежданно-негаданно явившийся в Париж Дарси, вернувшийся из дальних экзотических странствий. Для Жюли это друг молодости, участник забавных эскапад юности, с которым у молодой женщины когда-то даже было заключено соглашение совместно высмеивать и разыгрывать всех, кто того заслуживал, и неукоснительно помогать друг другу. И в Жюли де Шаверни просыпается прежняя молодая девушка, столь склонная к веселым забавам и смелым поступкам. В ней просыпается и способность, если и не любить глубоко и страстно, то отчаянно влюбиться, о чем она раньше и не предполагала.
Мы знаем, как трагически заканчивается повесть. Особенно многозначительна последняя фраза: «Эти две души, не понявшие одна другую, были, быть может, созданы друг для друга»
[321].
О том, как все могло бы быть иначе, Мериме рассказывает, спустя семнадцать лет, в пьесе «Два наследства». Да, как все могло бы быть. Но не стало.
Эта пьеса Мериме, к сожалению, никогда не привлекала пристального внимания ни исследователей, ни читателей, ни зрителей. Достаточно сказать, что последний раз пьеса была издана 75 лет тому назад. На другие языки пьеса «Два наследства», кажется, не переводилась, по крайней мере на русский язык она переведена только в этом юбилейном году, но перевод этот еще не напечатан. Приходится иногда читать, что после 1846 г. Мериме ничего «художественного» не писал. Отчего же? Писал, в том числе и интересующую нас пьесу.
«Два наследства, или Дон-Кихот» Мериме не просто заслуживает внимания, это произведение интересное. Оно прежде всего именно «интересно»; поставленная на сцене и хорошо сыгранная актерами, пьеса пользовалась бы бесспорным успехом. Во-первых, сюжет пьесы изобретательно построен; правда, там нет или почти нет неожиданных поворотов действия, непредвиденных поступков основных персонажей, которые изображены совсем не плоскостно, не плакатно, хотя степень углубленности в обрисовке того или иного действующего лица, конечно, различна. В пьесе много юмора, комичных положений, забавных реплик и т. д. Но немало и сцен трогательных, подчас сентиментальных, которые не оставят безучастными впечатлительных и неравнодушных зрителей. Стоит отметить, что действующие лица, так сказать, второго ряда выписаны полнокровно и емко, быть может, чуть шаржированно, но никак не примитивно. Таковы, например, смешные буржуа-провинциалы, нагрянувшие в столицу в преддверии парламентских выборов, дабы обменять свой голос либо на какой-нибудь орденочек, либо на получение выгодного подряда; такова забавная, во многом традиционная гувернантка-англичанка мисс Джексон, таков опять-таки традиционный старый служака Дане, бесхитростный и честный, которому родной «второй полк африканской кавалерии» заменяет семью.
Заметим, что для своего времени пьеса Мериме звучала достаточно актуально и остро; лишь наступившая вскоре Вторая Империя не могла не лишить пьесу сиюминутного интереса.
Итак, прекрасно обрисованный, выписанный фон. А на первом плане – четыре основных персонажа. Точнее – два. Еще точнее – один. Это Жюли де Монришар. Она появляется на сцене не сразу, только во втором действии, и в борьбе вокруг наследства и тем более в выборных интригах активного участия не принимает. И тем не менее ради этой героини и написана пьеса. Жюли мало что решает (но все-таки решает кое-что), но оказывается в центре внимания всех действующих лиц.
Жюли де Монришар, как и первая Жюли, Жюли из «Двойной ошибки», воспитывалась в монастыре, только что из него вышла и теперь наслаждается парижской светской жизнью (балы, театры, скачки, загородные прогулки). Она окружена поклонниками, так как красива, блестяща, остроумна, весела и проказлива, и к тому же ждет солидного наследства. При ней, правда, нет Дарси, верного оруженосца и товарища по всяческим проделкам и розыгрышам. Но настойчивый претендент есть, то есть будущий Шаверни – Луи де Саквиль, который ею бесспорно увлечен, но вот только трудно сказать, из-за ее ли красоты и душевных качеств или из-за предполагаемого наследства. Между прочим, как и Шаверни из «Двойной ошибки», Луи де Саквиль из пьесы весь поглощен карьерными планами.
Для Мериме новая Жюли – это Жюли прежняя, но еще в самом начале своего жизненного пути, еще свободная от брачных уз и не очень считающаяся с узами светских приличий. Независимая и жизнелюбивая, какой Жюли де Шаверни могла бы и должна была бы стать, не повернись ее жизнь дважды иначе.
Мы знаем, как Мериме любил розыгрыши и мистификации. Этим он наделяет и своих героев. Жюли де Монришар принимает на себя некую придуманную ею роль несносного ребенка, которому все можно, ибо надо же дать ей возможность вдоволь повеселиться. Сама же Жюли признается: «О, как мне скучно с тех пор, как я выезжаю в свет! Мне надоели благотворительные комитеты, вышивание, приюты, теология и теологи!» Так что же делать? – «прослыть безумной! Только такой ценой можно получить свободу делать все, что пожелаешь»
[322]. Она может противопоставить условностям света и неизбежному принятию, в скором будущем, этих условностей (а любой брак заставит ее эти условности принять) только пока одно – эпатирование окружающих – и смелыми репликами, и экстравагантными поступками, вроде купания в озере при всем честном народе и в выходном платье (не исключено, что Жюли не потеряла равновесие, стоя в раскачивающейся лодке, а нарочно упала в воду). Но всему этому скоро придет неизбежный конец. Она попытается его избежать, и вот каким образом.
