Рэймон нападал, Филипп лишь защищался со всем свойственным ему хладнокровием, однако уже через несколько минут, пораженный в самое сердце, старший сын барона дез Адре замертво упал на пол.
Ла Фретт опустился перед ним на колени, поцеловал в лоб, встал и промолвил:
– Моя очередь!
– Граф де Гастин! – не удержался маршал де Таванн. – Может, достаточно одной жертвы?
Филипп молчал, но Людовик Ла Фретт, обведя присутствующих высокомерных взглядом, ответил:
– Полноте! Кто здесь посмеет помешать мне умереть, когда я сам этого желаю?
И он ринулся на своего врага, но уже через минуту тоже упал замертво, заколотый в грудь. На сей раз среди собравшихся пронесся невольный ропот осуждения.
Филипп, бледный, но спокойный, повернулся к гостям:
– Господа, я отомстил за тех, кого любил, отомстил, потому что считал себя обязанным сделать это. Если кто-то из вас находит мою месть недостойной, пусть выскажет мне это откровенно – я за ответом не постою!
– А я, – промолвил Луиджи Альбрицци, становясь на сторону друга, – готов быть секундантом господина графа Филиппа де Гастина.
Глухой гул, вырвавшийся из десятков грудей, был ответом на эту провокацию. Несколько секунд казалось, что из самолюбия парочка-тройка гостей поднимут таким образом брошенную им перчатку.
Но господин де Таванн поднялся на ноги и, одним жестом успокоив зарождающееся возбуждение, сказал:
– Господа, как мы только что сами признали, право на стороне господина графа де Гастина. Его ударили – он ответил. Пусть мы и не согласны с тем, как был вынесен приговор, давайте будем все же уважать право!
С этими словами маршал поклонился маркизу Альбрицци и Филиппу де Гастину и направился к выходу; за ним, с хмурыми лицами, но со шляпой в руке, последовали остальные.
Глава IV. Как Тофана, очутившись на краю пропасти, вдруг вновь стала просто женщиной… то есть матерью
Мы оставили Тофану в небольшом доме на улице Святого Стефана Греческого – том самом доме, где в следующую ночь судьба сведет столь жестоко Жанну и Екатерину де Бомон, – мы оставили Тофану ужасно взволнованной происшествиями вечера, а больше всего – таинственным пророчеством о смерти ее детей…
Великая Отравительница погрузилась в грустные размышления. Ей тяжело было сознавать, что она окружена опаснейшими невидимыми врагами, которых она не в силах поразить именно потому, что их не знает.
Более часа Тофане, разбитой, обессиленной, не приходило в голову не одной ясной мысли. Она довольствовалась тем, что просто плакала, плакала, как простая мать, как простая женщина. Она! Она, которая так часто насмехалась над слезами женщин и матерей!
Тем временем ночь шла своим чередом. Пробило два часа. Ей казалось, что немного отдыха, если не сна, на кровати, ее успокоит. Но на кровати, в этом доме, она надеялась насладиться радостями любви, тогда как нашла лишь печаль и страх… Нет!
Она захотела уйти, уйти немедленно. Вернуться к себе. И она была права. Разве не признано, что дома, среди знакомых предметов, видишь и думаешь не так, как в постороннем месте?
Тартаро должен быть в соседней комнате. Тофана открыла дверь, что вела в нее. Ее оруженосец там действительно был. Сидя в кресле, он спал. Намереваясь его разбудить, она уже потянулась к его плечу, как вдруг остановилась.
Сложив руки на груди, удобно устроив голову на широкой спинке кресла, Тартаро имел физиономию столь безмятежную, столь радостную, что, против воли, Тофана растрогалась… Определенно, этот парень видел в данный момент сон, и сон приятный. Что же это был за сон? Люди иногда бывают болтливы, когда спят.
Задержав дыхание, чтобы не нарушить этот, возможно, разоблачающий, сон, Великая Отравительница замерла перед спящим. Он зашевелился, губы его продолжали улыбаться, шепча время от времени отдельные слова, фразы… без продолжения! Но разве нельзя, соединив их, понять смысл этих фраз?
«Луизон… Париж… Я вернусь… Наша свадьба… Мадемуазель Бланш… Господин Филипп… Все кончено».
Бланш! Филипп!
Глаза Тофаны заблестели, когда она услышала эти имена, сорвавшиеся с губ Тартаро. В то же время вызванная ими вспышка осветила и ее мозг. Она не догадывалась, еще не могла ни о чем догадаться, но уже подозревала.
«Есть какая-то тайна в поведении этого человека, – подумала она. – Тайна, которую я должна раскрыть, раскрыть этой же ночью!» Приняв это внезапное решение, Великая Отравительница отступила на несколько шагов, остановившись у самого порога.
Оттуда она прокричала:
– Тартаро!
Гасконец вздрогнул в своем кресле, открыл глаза, резко распрямился и, заметив хозяйку, пробормотал:
– Да, госпожа графиня?
– Мы уезжаем.
– А!.. Мы уезжаем! Хорошо! Но разве уж рассвело?
– Нет, еще только два часа. Но я подумала: хочу вернуться и уснуть в собственной постели. Вели подать мой паланкин.
– Хорошо, госпожа графиня. Только не боится ли госпожа графиня ехать вот так, посреди ночи. Быть может, будет не очень благоразумно…
– Я не спрашиваю твоих советов, – перебила его графиня. – Я приказываю тебе повиноваться.
– Очень хорошо! Простите, госпожа графиня…
В общем-то, ничего странного в том, что Тофана не очень уютно себя чувствовала в доме на улице Святого Стефана Греческого, не было, поэтому Тартаро повиновался, как ему и было сказано, не став больше ничего возражать. Носильщики паланкина – самого простого, арендованного – тоже спали, в одной из комнат первого этажа. Гасконец пошел их будить.
Через сорок пять минут Тофана была уже в своих покоях на улице Сент-Оноре, в доме флорентийца Рене… Где, по ее словам, ей не терпелось отправиться спать.
И, сильно устав за день – который действительно выдался крайне утомительным – и желая поскорее вернуться к прерванному сну, Тартаро, с разрешения хозяйки, отправился в свою спальню, где мигом разделся и улегся в постель, правда, не забыв тщательно запереть дверь на засов. То была осмотрительная, но бесполезная мера предосторожности, которую он принимал каждый вечер. Бесполезная в том, что занимаемая Тартаро комната, перешедшая к нему от Орио, имела тайный выход в коридор, о котором не было известно гасконцу… но про который знала Тофана! Так что через какое-то время, необходимое гасконцу для того, чтобы снискать себе милость Морфея, Тофана, облачившаяся в пеньюар темного цвета, с потайным фонарем в руке, незаметно прошмыгнула в комнату своего оруженосца. Тот уже спал как убитый. Мы можем даже добавить, что он немного храпел. Те, у кого чиста совесть, всегда отличаются крепким сном.
Во избежание помех ходу ее ночного визита Великая Отравительницы, склонившись над Тартаро, поднесла к его ноздрям флакон, наполненный… нет, не волнуйтесь!.. но некой эссенцией, обладающей снотворным свойством.
