Тофана вздрогнула.
– А!.. Так вам известно…
– Мне известно все, что известно королеве, – подытожил старик. – Вот уже двадцать лет, как у нее нет от меня никаких секретов.
– Ну, хорошо… Да, это правда: Марио и Паоло – мои сыновья… Но что все-таки случилось? Вчера королева мне обещала…
– Вернуть их вам завтра, потому что, по вашим словам, им грозила опасность.
– Именно! И теперь, сегодня, она отказывает мне в том. Что обещала вчера?..
Пациано покачал головой из стороны в сторону.
– Нет, – сказал он, – госпожа Екатерина не имеет к произошедшему несчастью ни малейшего отношения.
– Несчастью!.. – сдавленным голосом повторила Тофана. – Какому… несчастью?
И так как – хотя он и подготовился к этой сцене – Пациано упорно продолжал хранить молчание, Великая Отравительница продолжала, пытаясь загнать в глубь души то неистовое нетерпение, которое бурдило там, словно лава:
– Вот видите, видите, Пациано, ты видишь, я спокойна… насколько это возможно… Но не нужно злоупотреблять моим мужеством… видишь же, как я страдаю… Вот, я присела и готова выслушать тебя спокойно, не перебивая… И заранее, в качестве благодарности за то, что ты послал за мной, зная, что мои сыновья во мне нуждаются… вот, возьми это… и вот это… и это…
Тофана срывала, один за другим, со своих пальцев перстни, перстни столь же ценные, как и тот, который она подарила Рене, и бросала их на стол перед Пациано…
– Ну, теперь, надеюсь, у тебя нет уже больше причин молчать? Ты мне все расскажешь? Все! Один из моих сыновей болен? Опасно болен?
Тот же негативный жест со стороны старого слуги.
– Они оба… быть может, поранились, играя… забавляясь? – вопросила Тофана.
Пациано собирался вновь повторить этот жест, но черты Великой Отравительницы приняли столь грозное и хищное выражение, что старик понял: затягивать с ответом больше не следует.
– Вот что случилось, – начал он наконец. – Ваши сыновья играли в саду и, между прочим, забавлялись разорением птичьих гнезд. Это заметил граф де Солерн и сделал им выговор. Они горько заплакали и пришли сюда, чтобы дождаться королевы-матери, желая пожаловаться ей на главного оруженосца молодой королевы. Я всегда чувствовал особое участие к этим милым детям и старался выказать им его, чем мог… Мне пришло в голову впустить их в кабинет королевы-матери и дать карты, чтобы занять их…
Пациано остановился. Он не привык произносить столь длинные речи.
– Дальше… дальше, Пациано!
– Дальше?.. Гм!.. Впрочем, я напрасно держу вас в неведении, так как… быть может, только вы и в состоянии… спасти их…
– Спасти их! – повторила Великая Отравительница глухим голосом. – Стало быть, им действительно угрожает опасность. Но какая опасность?
– Да… несчастные дети, обычно державшие себя так скромно… на этот раз вздумали… посмотреть, что находится в буфете королевы… а там находилась бутылка вина… приготовленная для… для…
Взрычав, Тофана вскочила и схватила Пациано за горло.
– Заканчивай же… негодяй!.. Ты отравил… моих детей? – выкрикнула она.
– Да нет же… нет же… Вы ошибаетесь, – бормотал старик. – Я ни в чем не виноват… уверяю вас… они сами…
– Где они?.. Где?
– Я же говорю: в кабинете королевы-матери…
– Марио!.. Паоло!.. Дети мои!..
Тофана почти обезумела. Инстинктивно она чувствовала, что именно Пациано погубил ее детей, и жаждала отомстить ему тут же, но вместе с тем ей хотелось скорее удостовериться собственными глазами в их смерти; она боролась между этими двумя желаниями. Наконец материнское чувство взяло верх; оставив старика, она кинулась в кабинет.
Какое ужасное зрелище предстало ее взору!.. На полу лежали трупы ее детей! Она не хотела верить, что все было кончено… Она кидалась то к одному, то к другому, прислушивалась, не бьются ли все еще их сердца… Все было тщетно.
– Они мертвы! Мертвы! – жалобно повторяла Тофана.
Она уже была не в силах плакать; но зато стонала так, как редко может стонать человек. Вдруг она дико расхохоталась.
– А еще говорят, что есть Бог!.. Но разве Он мог бы допустить подобное злодеяние?.. О, горе тем, которые лишили меня моих детей!.. Бога нет!.. Нет никакого небесного правосудия!.. Пациано!.. Презренный Пациано!.. Ты был орудием чудовищ, которые убили моего сына… ты должен умереть… потом я отомщу другим… я вырву твое сердце…
С этими словами она ринулась к двери, но хитрец Пациано запер ее, как только избавился от Тофаны.
Графиня начала барабанить по двери кулаками и звать Пациано. Вид ее был ужасен: в эту минуту она напоминала запертую в клетке львицу. Но вскоре лицо ее приняло самое мягкое, нежное выражение, и она снова опустилась на колена возле тел своих сыновей, целуя и прижимая их к себе.
– О! о! о! – застонала она опять. – У меня нет больше детей… О! о! о!.. Да, черный всадник не напрасно сказал мне: «мы даже можем назвать тебе имена двух персон, которым твое искусство будет стоить жизни»… Вот эти персоны… мои собственные сыновья!.. Разве они не умерли от яда, составленного мною?.. Верх моего искусства, aqua tofana, свел их в могилу!.. Но это слишком жестокое наказание за то зло, которое я делала другим!.. Марио, Паоло, откройте же глаза!.. Не может быть такого, чтобы вы умерли!.. О, неужели вы умерли, так и не сказав мне ни единого ласкового слова?.. Не назвав меня матерью?.. Нет, нет! Я не могу допустить такой мысли!.. Я уверена: сейчас свершится чудо… и вы ответите мне… Но если нет Бога, то не может быть и чудес!.. О, Пациано! Напрасно ты надеешься избежать моей мести!.. Я убью тебя!..
Неистовство ее внезапно было прервано легким шумом; оглянувшись, она увидела перед собой маркиза Луиджи Альбрицци, вошедшего через потайную дверь, не знакомую Тофане.
Лицо его выражало полнейшее спокойствие, спокойствие человека, совесть которого абсолютно чиста. В руках он держал небольшую курильницу, из которой поднимался белесоватый, густой пар, производивший ошеломляющее действие на вдыхавших его, но не лишавший между тем сознания. На груди маркиза висел маленький флакон с каким-то спиртом, предохранявшим его от влияния пара.
Альбрицци медленно приблизился к Великой Отравительнице. Та хотела было броситься на него, но не смогла найти в себе сил даже для того, чтобы подняться.
– Да, это я! – произнес он насмешливо, отвечая на ее преисполненный ненависти взгляд.
Она пыталась заговорить, но и этого оказалась не в состоянии сделать.
– Да, это я, Елена Тофана! – продолжал он. – Ты за горсть золота умертвила мою дорогую сестру, которую я любил больше всего на свете. Дабы отомстить за ее смерть, я убил графа Лоренцано, заставив его мучиться целый месяц… Я же убил и этих детей, в которых заключалось все твое счастье… убил с твоей же помощью… Ха-ха-ха! Екатерина Медичи так доверяла своему Пациано, а он-то и изменял ей на каждом шагу… Именно он заманил сюда твоих детей… именно он дал им отравленного твоим ядом вина… Разумеется, все это он сделал по моей инициативе… Да, Великая Отравительница, каждому воздастся по заслугам его!.. Согласись: ты недостойна вкушать радостей матери!.. Я мог бы убить и тебя, но не хочу: мертвые не страдают; а я желаю, чтобы ты страдала столь же ужасно, сколь ужасно, по твоей милости, страдал я!.. Моя задача окончена; чрез час меня уже не будет в Париже; со мной, разумеется, уедет и граф Филипп де Гастин… Не старайся проследить наш путь: твои усилия будут напрасны… Предупреждаю: если тебе удастся найти нас, ты горько раскаешься в этом… Итак, прощай, Елена Тофана, прощай навсегда!.. И напоследок хочу дать тебе один хороший совет: когда похоронишь своих детей, отправляйся в монастырь и проведи там остаток жизни в посте, молитве и чистосердечном раскаянии. Быть может, Бог простит тебе то, чего не могут простить люди. Если же ты продолжишь свою адскую миссию, то тебе будет худо, Елена Тофана!.. Ты воображаешь, что сегодня испила горькую чашу до дна, но, вероятно, сильно ошибаешься!.. Возможно, Провидение поразит тебя еще сильнее, чем сегодня!.. Что ж, я сказал все, что хотел. Прощай!
