– Что же лишает меня так скоро вашего приятного присутствия? Говорите, я слушаю.
– Гм! Когда я вчера вошел сюда с руками, обагренными кровью ваших сыновей, с устами, влажными от поцелуев ваших дочерей…
– Граф!..
Дез Адре резко дернулся.
– Что с вами, барон? Что вы так волнуетесь? – продолжал граф де Гастин все тем же ледяным тоном. – Уж не желаете ли, случаем, снова разбить голову о кирасу одного из моих солдат?
– Признайтесь, сударь, – прошипел барон, – что вы совершенно лишены великодушия!..
Филипп резко рассмеялся.
– Великодушия… с вами!.. Разве вы были великодушны в Ла Мюре, когда позволили вашим солдатам надругаться над женщинами, рыдавшими над телами убитых мужей?
Дез Адре прикусил губу.
– Вы правы, – ответил он. – Вы воздаете жестокостью за жестокость – делайте же, что хотите!.. Я не стану больше упрекать вас… Но предупреждаю: горе вам, если я когда-либо получу возможность напомнить вам о себе!
– Что ж, в ожидании вашего реванша закончу начатое мною… Видите ли, барон: когда я ехал сюда из Парижа, то имел намерение убить и вас, и всех живущих в этом замке. Но потом я рассудил, что, как человек благородный, не должен больше проливать крови… Вот доктор Зигомала и навел меня на мысль свести с ума всех ваших слуг… Впрочем, с вами я поступлю по-другому, и, как я уже говорил вчера, только от вас зависит, как быстро мы со всем покончим.
– Что я должен для этого сделать? – живо вопросил дез Адре.
– Сущий пустяк: подписать этот текст.
Филипп вытащил из кармана камзола лист пергамента и, через Тартаро, передал барону.
Содержание данного документа было следующим:
«Я, Франсуа де Бомон, барон дез Адре, сим удостоверяю, что граф Филипп де Гастин поступил справедливо, убив моих сыновей, Рэймона де Бомона и Людовика Ла Фретта, и обесчестив моих дочерей, Жанну и Екатерину де Бомон, в наказание за совершенные мною 17 мая сего года в замке Ла Мюр преступления в отношении его семьи».
Дез Адре прочел, пожал плечами и, бросив пергамент Тартаро (тот поймал документ налету), сказал:
– Я никогда не поставлю под этим подпись!
– Вы ошибаетесь, барон, поставите! – промолвил Филипп. – Поставите потому, что я так хочу! И раз уж вы не желаете подписать собственной рукой этот документ, удостоверяющий ваш подлый поступок, рука одного из моих солдат оставит на вашем лбу нестираемый след позора! Не понимаете? Сейчас поймете!
По знаку Филиппа, два солдата вышли из зала и вскоре вернулись обратно, таща под руки одного из сумасшедших.
Барон громко вскрикнул при виде несчастного: на лбу бедняги лаписом было выжжено слово «УБИЙЦА».
– Это совершил поутру доктор Зигомала, – холодно сказал Филипп. – Если вы не подпишете эту бумагу, на вашем лбу появится то же самое слово.
Сжав кулаки, Дез Адре застонал.
– О! У вас, господин граф, действительно все шансы на успех… и мне, конечно, придется исполнить… ваше требование… Но хоть одно утешает: ваша месть не вернет никого из тех, кого вы любили, тогда как я все-таки еще могу надеяться на свидание… со своими дочерьми… которых не перестал любить… несмотря на…
Он закрыл лицо руками.
– Вот и ошибаетесь, господин барон, – раздался вдруг голос Тартаро, который не мог больше молчать, глядя на то, как лицо графа де Гастина покрывается смертельной бледностью. – Вы думаете, Господь оставил моего дорогого хозяина совершенно одиноким в этом мире?.. Повторюсь: вы ошибаетесь! Он сохранил ему его дорогую, возлюбленную жену, Бланш де Ла Мюр!
Нетрудно представить, какой эффект оказали слова гасконца на присутствующих. Филипп счел его сумасшедшим, да и других, за исключением дез Адре, посетила та же мысль. Но Тартаро, весело захлопав в ладоши, воскликнул:
– А! Никто не верит мне, да? Никто не может в это поверить?.. А между тем я говорю истинную правду!.. Слышите, мой дорогой хозяин?.. Мадемуазель Бланш жива!.. Если пожелаете, вы уже через час можете быть с нею рядом!
Задыхаясь, едва переводя дух, Филипп схватил гасконца за руки – чтобы лучше заглянуть ему в глаза, чтобы лучше впитать его слова.
– Тартаро, Тартаро, что такое ты говоришь? – бормотал он.
– Я говорю, господин граф, что мадемуазель Бланш спасена в ту ночь ее пажом, любезным и отважным пажом, господином Альбером Брионом… Ха-ха-ха!.. Монсеньор дез Адре, из ваших рук тогда ускользнули аж четыре жертвы: господин граф де Гастин, мадемуазель Бланш де Ла Мюр, Альбер Брион и я!..
– Но где она? Где Бланш, несчастный? Говори, ради бога! – прервал его Филипп, тряся изо всех сил за плечи.
– У родных господина Альбера, в деревушке Ла Мюр. В Лесном домике. При наличии хороших лошадей, мой дорогой хозяин, мы можем быть там уже через час.
Филипп на мгновение застыл на месте с зажмуренными глазами, словно собираясь с мыслями, а затем воскликнул:
– Альбрицци!.. Зигомала!.. Идемте!.. О, Бланш, моя Бланш жива! Барон дез Адре, я слишком счастлив… я отказываюсь от дальнейшей мести… Вот, возьмите!..
Молодой граф вытащил из кармана лист пергамента и бросил к ногам барона.
Спустя пять минут подъемный мост замка Ла Фретт опустился для четырех всадников, которые умчались в направлении Ла Мюра. Этими всадниками были: граф де Гастин, маркиз Альбрицци, Зигомала и Тартаро.
Глава XVI. Где Филипп де Гастин едва не сходит с ума от отчаяния, а Тартаро – от раскаяния
То была беспорядочная, безумная, неописуемая скачка. Филипп то и дело пришпоривал своего скакуна, и чтобы не отстать от Филиппа, трое других всадников также неистово вонзали шпоры в бока своих лошадей. Они не галопировали, но буквально летели. Впрочем, летели, за всю дорогу не обменявшись ни единой репликой, ни единым словом… Да и можно ли о чем-то разговаривать, когда сердце переполняют эмоции?
Лишь молодой граф время от времени бормотал имя: «Бланш!», улыбаясь спутникам… Затем, возбужденный новым жаром, опять пришпоривал скакуна. Леса, поля, луга, дома – все проносилось мимо них с головокружительной скоростью.
Лесного домика четверо всадников достигли в три четверти часа. Заслышав топот коней, все – Альбер, его отец Жером Брион, мать Женевьева, сестры Антуанетта и Луизон – высыпали на улицу с радостными криками, признав и своего дорогого хозяина, графа Филиппа де Гастина, и своего дорогого друга Тартаро.
Но Бланш? Где была Бланш?
– Где она?.. Где она? – бормотал Филипп.
– Так вы знаете?.. – вопросили Жером и Альбер.
– Да, да, господин граф знает, что госпожа графиня жива, – ответил Тартаро. – Я все ему рассказал – только что. Просто уже не выдержал…
– Мадемуазель Бланш наверху; все еще спит, наверное, – сказала Антуанетта.
