Тартаро простонал. Преследуемый воспоминанием, о котором мы упомянули чуть выше, он воспоминанием, которое вызывало в нем смутное предчувствие правды, гасконец проклинал себя еще большего, как главного виновника случившегося.
Отчаяние слуг глубоко тронуло Филиппа.
– Полноте, полноте! – произнес он почти весело. – Быть может, мы зря беспокоимся… Вскоре мы вернем себе Бланш!.. Будем же надеяться!.. Поезжай туда, куда я тебе велел, Тартаро, и возвращайся как можно скорее… А мы, Луиджи, Зигомала… в дорогу!..
– Если позволите, вы поедем с вами, монсеньор, мой отец и я, – попросил Альбер.
– Да-да, конечно, поедемте!
Весь день Филипп де Гастин, в компании своих друзей, слуг и дюжины солдат, которые вскоре к ним присоединились, ездил по окрестным полям и лесам.
Вместе с солдатами, слугами и друзьями он перерыл развалины замка Ла Мюр… подземелья… Ничего!.. Нигде ни малейшего следа Бланш. Ночью им пришлось вернуться в Лесной домик.
Женевьева и ее дочери уже приготовили ужин, однако никто в доме к еде так и не притронулся. Луиджи Альбрицци и Зигомала позволили себе разве что выпить стакан воды, дабы утолить жгучую жажду, проистекающую из их усталости. Тем временем солдаты, перекусив, отправились спать в сарай.
Пробило десять часов. Филипп, Луиджи Альбрицци и Зигомала молча, с угрюмыми лицами, сидели в небольшой комнатушке нижнего этажа, в паре шагов от стола.
В соседней комнате Альбер, Тартаро и Жером Брион расположились вместе с Женевьевой и двумя ее дочерьми, которые кусали носовые платки, чтобы не было слышно, как они плачут.
Еще и непогода способствовала всеобщему унынию. Вот уже несколько минут далекие раскаты грома предвещали ужасную грозу.
Внезапно троекратный стук в дверь вырвал обитателей и гостей Лесного домика из их оцепенения. Филипп сорвался с места… Едва он открыл дверь, как Тартаро, Альбер, его мать, отец и сестры, выбежавшие узнать, кто стучал, в один голос воскликнули:
– Госпожа Тереза!
То действительно была богомолка. По крайней мере, судя по внешности и повадкам, так как лицо ее скрывала черная вуаль.
Они уже собирались окружить ее, расспросить…
Но, выбросив вперед руку, она промолвила, голосом, который заставил задрожать всем телом тех, к кому она обращалась, и даже двоих из тех, к кому не обращалась, Зигомалу и Тартаро:
– Граф Филипп де Гастин и маркиз Альбрицци, извольте отослать этих людей, мне нужно поговорить с вами наедине.
Тофана! Этой женщиной была Тофана!
– Ступайте! Ступайте! Оставьте нас! – сказал Филипп солдату, пажу, крестьянам. – Оставьте нас!
Они подчинились.
Она отбросила вуаль.
– А! – промолвил Филипп при виде этого ненавистного лица, которое, как и Луиджи с Зигомалой, он узнал тотчас же, даже несмотря на глубокие морщины. – Так это вы похитили мою Бланш?
Великая Отравительница улыбнулась, и какой улыбкой – о, великие боги!
– А вы разве сомневались, дорогой граф?
– Несчастная! Что вы сделали с графиней? Говорите, говорите, не то…
Не в силах сдерживаться, граф занес над Тофаной руку.
– Не то вы меня убьете, да? – закончила она за него. – Ха-ха! Горе лишило вас рассудка, мой прекрасный Филипп!.. Неужели вы не понимаете, что если я явилась к вам… значит, могу позволить себе бравировать с вами?.. Вы хотите убить меня?.. Ха-ха-ха!.. Я уж и так наполовину мертвая, а через два часа и вовсе умру… За эти два часа я и расскажу вам, что сделала с вашей возлюбленной женой. О! Я все рассчитала: яд, принятый мной, подействует ровно через два часа, так что даже доктор Зигомала, сколь сведущ бы он ни был в медицине, никак не сможет помешать мне умереть!.. Что вы на это скажете, маркиз?
– Вы настоящий демон!
– О! – воскликнул Филипп, начав рвать на себе волосы. – Она убила мою Бланш, мерзавка! Она убила Бланш!
– Нет, граф де Гастин, клянусь вам всем, что я любила на этой земле… моими сыновьями, Марио и Паоло, Марио и Паоло, которых ваш друг умертвил, дабы отомстить за смерть своей сестры… Нет, я не убивала графиню!..
– Тогда где она? Что вы с ней сделали?
– Ха!.. Позвольте… я согласна все рассказать… тем более что и пришла сюда только за этим… Ха-ха!.. Моя последняя радость, которой я собираюсь насладиться!.. Однако если вы намерены и дальше изливать на меня свой гнев, то, ничего от меня не узнав, только усилите ваши страдания…
– О!.. – взревел Филипп. – Она признается!.. Бланш страдает!.. Если она и не умерла еще, то скоро умрет!.. И я не могу бежать к ней… Эта мерзавка не скажет мне, где она… Перед мной убийца… смеющаяся над двойным страданием: Бланш и моим… и я не могу спасти милую Бланш даже ценой собственной жизни…
Луиджи и Зигомала подошли к Филиппу и, отведя его в сторонку, первый спросил:
– Но почему бы нам и не выслушать Тофану?
– Как знать, – добавил второй, – вдруг в том, что она нам сообщит, мы найдем нечто такое, что поможет нам спутать ее карты?
Хотя они говорили очень тихо, Великая Отравительница все же разобрала слова Альбрицци и Зигомала… и продолжила улыбаться своей дьявольской улыбкой.
Граф де Гастин тем временем уже немного успокоился.
– Вижу, – промолвила Тофана, взглянув на него, – мне разрешено говорить… Что ж: слушайте, господа… Но прежде, доктор, налейте мне воды: умираю от жажды! И пусть стакан мне передаст маркиз Альбрицци. Приятно будет оказаться обслуженной тем, кто умертвил моих детей!
Глава XVII. Перекресток Повешенных. – Как Тофана заключила сделку с загадочной цыганкой
Приведем же рассказ Тофаны. Для этого нам придется вернуться немного назад, и не на несколько часов, но на несколько дней. Впрочем, пусть читатель не беспокоится: мы не станем злоупотреблять тем интересом, весьма лестным для нашего пера, с которым он изволил до сих пор следовать за нами через перипетии этой зловещей и мрачной истории, не станем заставлять его долго томиться в ожидании развязки. Эта развязка приближается. И если мы и отложим ее на несколько страниц, то лишь для того, чтобы сделать более захватывающей.
Тофана покинула Париж 6 июля, тотчас же после похорон ее сыновей, погребенных, по приказу королевы-матери, в склепах церкви Сен-Жермен-л'Оксерруа. Покинула в полном одиночестве, без какого-либо эскорта. Из солдат госпожи Екатерины она пожелала оставить при себе лишь Жакоба, слугу парфюмера Рене. В том расположении духа, в котором она находилась, ей было невыносимо само присутствие рядом какой-либо другой персоны.
У нее имелось золото, которая она без сожаления тратила на то, чтобы путешествовать быстро. Паланкин, носимый двумя выносливыми лошадьми, которых она меняла на каждой почтовой станции, доставил ее в Гренобль за пять суток. В дороге она останавливалась разве что для того, чтобы слегка перекусить.
