– И я готова все сделать, чтобы выразить мою признательность вашему величеству! – воскликнула Тофана. – Ваше величество в этом сомневается?
– Нет. Как я вам уже говорила, я люблю знать, кого я использую; вас я теперь знаю, знаю хорошо и убеждена, что могу доверять вам. Есть в вашей истории одна черта, которая мне особенно нравится, потому что она совпадает с моим собственным взглядом на некоторые вещи. Я прекрасно понимаю, почему вы убили Конрада де Верля, Конрада де Верля, оставившего вас ради другой. Ах! Как вы, должно быть, страдали в ту ночь, которую он провел напротив вашего дворца, с этой Пезарой, – ведь этот человек когда-то любил вас! Но любить… тот, кто вас не любит… тот, кто вас никогда не полюбит… и любит другую… Подобная пытка должна быть отомщена, не так ли, графиня?
Тофана, удивленная, но благоразумно этой своей эмоции никак не проявившая, поклонилась в знак согласия.
Вот оно что! В свои пятьдесят лет королева-мать вновь полюбила! И, конечно же, тот, кто вызвал у нее эту вторую молодость и имел неосторожность пренебречь ею, должен заплатить за свою дерзость дорогую цену!
Екатерина продолжала:
– Как выглядели те свечи, что горели на последней мессе семейства Пинтакунда?
– Они ничем не отличались от обычных свечей, если вы об этом.
– Где был яд?
– В фитиле.
– А, так это посредством сгорания. Значит, вы можете с любыми свечами…
– Достичь того же результата. Разумеется.
– Но что, если, к примеру, в спальне, ложась спать, зажигают всего две свечи?
– Может хватить и двух. Возможно, даже одной. О, после того случая с маркизом Пинтакундой я усовершенствовала мои яды.
– Прекрасно! Сколько вам нужно времени на изготовление двух свечей?
– Чтобы быть абсолютно уверенной в их эффективности, два дня.
– Хорошо. Послезавтра, в это же время, Пациано зайдет за ними. До свидания, графиня.
– Низко кланяюсь вашему величеству и еще раз благодарю вас за проявленную ко мне доброту.
Садясь в карету, королева-мать бормотала себе под нос:
– И все равно, эта Елена Тофана – мерзкое создание! Боже мой, столько убийств!.. Столько ужасов!..
Тофана же, оставшись одна, говорила себе:
– Это ж надо!.. Любить в пятьдесят лет!.. Любить так сильно, чтобы быть готовой пойти на убийство!.. Определенно, королева Екатерина Медичи, эта злобная старуха, сошла с ума!
Глава VI. Как Зигомала вынудил маркиза Альбрицци и шевалье Базаччо присутствовать при одном любопытном опыте
В этот же день, ближе к полудню, граф Лоренцано явился на улицу Старых Августинцев, в особняк д'Аджасета.
Читатель, конечно же, не забыл, что накануне Луиджи Альбрицци обещал зятю свести его с неким доктором, который, будучи более сведущим в медицине, нежели мэтр Амбруаз Паре, личный врач Карла IX, излечил бы графа от поразившей его странной болезни.
Дом д’Аджасета являл собой восхитительное жилище, особенно с тех пор, как в нем поселились маркиз Альбрицци и шевалье Базаччо. Мебель, драпировка, ковры – все в нем было ослепительно роскошным.
В коридорах толпилась целая армия слуг и пажей, готовых явиться на первый же зов хозяев. Во дворе, под навесом, держалась группа вооруженных людей, коими командовал оруженосец Скарпаньино. В общем, всяк входящий в этот дом, чувствовал себя скорее гостем какого-нибудь принца, нежели обычных вельмож.
Альбрицци находился в обществе Карло Базаччо – мы пока продолжим называть последнего тем именем, которое дал ему маркиз, пусть уже и знаем, кем он являлся на самом деле, – когда объявили о приходе графа Лоренцано.
Он нахмурился, как человек, неожиданно услышавший неприятную новость.
– Не понимаю, чем вы руководствовались, Луиджи, – спросил Базаччо, от которого не ускользнула эта гримаса, – когда приглашали сюда этого человека для консультации с врачом – полагаю, это Зигомала, – способным, по вашим словам, помочь ему в его горе? Не думаю, что вы жаждете его исцеления.
– Конечно же нет, – живо ответил маркиз, – и даже напротив: я бы только рад, если бы она обострилась. Это сам Зигомала вчера утром пожелал встретиться с графом. С какой целью?.. Это мне не известно. Возможно, как раз для того, чтобы удостовериться, что болезнь прогрессирует, как он того и хотел. Впрочем, через пару минут мы это узнаем.
Пока хозяева переговаривались так полушепотом, слуга держался в сторонке.
– Проведите сюда графа Лоренцано, – приказал маркиз, – а затем сообщите о прибытии в особняк моего зятя доктору Зигомале.
Спустя несколько секунд на пороге гостиной возник граф Лоренцано и тотчас же с видом человека, явившегося за обещанной радостью, бросился к двум друзьям.
– Как видите, я точен, как часы, дорогой Луиджи! – воскликнул он.
– Премного вам за это признателен, господин граф, – промолвил маркиз.
– Но этот доктор, который должен меня вылечить… Где он?
В этот момент, словно отвечая на нетерпеливый вопрос графа, в комнату вновь вошел слуга и объявил:
– Доктор Зигомала ожидает вас, господа, в своем кабинете.
– Ба! – поразился Лоренцано. – Так этот доктор Зигомала – до чего ж необычное имя! – состоит у вас на службе, господа, раз уж он проживает в этом доме?
– Вы не ошиблись, – ответил маркиз. – Притом в двойном качестве: как врач, следящий за нашим здоровьем, и как друг, дающий нам мудрые советы.
– Неужели?.. Хе-хе!.. Вы мне об этом еще не рассказывали, Луиджи.
– О, вы еще много чего от меня не слышали, мой дорогой Лоренцано!
– Но из каких он краев, этот…
– Зигомала.
– Этот Зигомала. Так как фамилия ни на итальянскую, ни на французскую не похожа.
– Она армянская.
– Армянская!.. Вот уж не знал, что в Армении есть такие ученые люди!
– Но почему бы им там не быть, мой дорогой Лоренцано?
– Но это же очевидно. Разве что…
– Простите, но вот уже и дверь его кабинета.
– Да-да… Что-то я совсем заболтался. Так ли уж важно, откуда он родом, этот мэтр Зигомала – лишь бы вылечил; до остального мне и дела-то нету.
Впрочем, стоило графу Лоренцано переступить порог кабинета, как говорливости его тут же настал конец.
И отнюдь не потому, что в физиономии врача граф усмотрел нечто устрашающее – напротив, занятый чтением некой греческой книги, Зигомала поспешил захлопнуть сей том и вскочить на ноги при появлении трех вельмож, коих он приветствовал самым любезным образом.
Но, каким бы любезным он ни был, любой врач сперва производит на больного более или менее тягостное впечатление. Доктора являются исповедниками тела, точно так же, как священники являются исповедниками души, и когда душа или тело пребывают не в самом лучшем состоянии, с легким сердцем предъявить им свои раны может не каждый.
