Менее щедрая на проявления удовольствия, Екатерина де Бомон, получив из рук Карло Базаччо предназначавшиеся ей чётки, поблагодарила шевалье лишь легким поклоном и тут же покинула беседку. Она дошла почти до конца густой липовой аллеи, когда раздавшиеся позади торопливые шаги заставили ее оглянуться. То был Карло Базаччо, пытавшийся ее догнать.
Она вся задрожала, но не стала искать возможности избежать разговора, которого ждала, который предвидела… сама не зная по каким признакам.
– Простите, мадемуазель, – сказал Базаччо, подходя к ней, – но я должен сказать вам несколько слов.
– Говорите, сударь.
– Позвольте мне на секунду взять чётки, которые вы изволили от меня принять.
– Прошу вас.
О неожиданность! В руках Карло эти чётки – из слоновой кости, как и порядка двадцати других, розданных монашкам, – в мгновение ока превратились в чудесное жемчужное ожерелье.
Протянув его девушке, Базаччо сказал:
– Вот, мадемуазель, возьмите! Оно вас, несомненно, достойно.
Подарок был галантный. Но что он означал? Если Екатерина это и поняла, то не подала виду.
– Я не имею права, сударь…
– Ошибаетесь, мадемуазель! Именно вы и имеете право на эту вещь, как самая красивая и самая добродетельная из всех сестер!.. Примите же, умоляю вас!
– Это очень дорогой подарок, сударь, а вы меня совсем не знаете…
– О, я очень хорошо вас знаю, мадемуазель, и давно… через все то хорошее, что я о вас слышал.
– Но этого не достаточно…
– Для того чтобы я мог позволить подарить вам его в залог моего почтения? Что ж, мадемуазель, раз вы его не хотите, пусть оно достанется тому, кто его найдет.
Карло Базаччо размахнулся, желая забросить ожерелье подальше в кусты, но Екатерина его остановила. Столько боли было в голосе молодого человека, и потом… и потом, он был так красив! О, мы же говорили, что малышка Женевьева д'Аджасет знала, как подействовать на подругу!
Вот почему Екатерина так поспешно покинула беседку, чтобы уйти в сад, где, инстинктивно, она знала, что недолго останется одна.
Дело в том, что с первой же секунды, как она увидела Карло Базаччо, с первого же взгляда, коим они обменялись, Екатерина де Бомон, сама того не осознавая, отреклась от своей природной холодности. Екатерина де Бомон познала любовь. Она взяла ожерелье и надела на себя.
– Благодарю, тысячу раз благодарю! – пробормотал он, прижимая ее руку к губам, а затем взяв ее в свою.
Екатерина не сопротивлялась, а покорно пошла за ним среди цветущих лип.
– Вы поверите мне, мадемуазель, – начал он снова после непродолжительной паузы, – если я скажу, что знал вас даже раньше, чем услышал о вас, раньше даже моего прибытия во Францию?
Она улыбнулась.
– В это будет трудно поверить, – ответила она.
– Почему?
– Потому, что я никогда не выезжала из Франции.
– А между тем я впервые увидел вас вовсе не во Франции!
Она посмотрела на него с удивлением.
– Объяснитесь.
– О, это престранная история! Вы, быть может, слышали, мадемуазель, что я приехал из Нового Света, где жил несколько лет, вместе с моим другом маркизом Альбрицци?
– Да, мне известно, что вы вернулись из Америки.
– Так вот, мадемуазель… Нет, вы не поверите в мой рассказ, сочтете его за бред сумасшедшего…
– Если этот бред не содержит ничего оскорбительного для меня, то отчего ж мне не выслушать его?
– О, вы воплощенная доброта! Так вот… Вам, конечно, известно, что во Флориде, особенно в восточных ее районах, каждое индейское племя имеет своего колдуна, к которому питает безграничную веру. Проживая в кругу этих людей, я и маркиз Альбрицци не могли противостоять искушению прибегнуть к ним с просьбой рассказать нам будущее… Могу я продолжать, мадемуазель? Смею вас заверить, все, что я намереваюсь вам поведать, есть самая что ни на есть правда.
– Продолжайте, сударь.
– Однажды один из этих краснокожих колдунов – самый известный на берегах Тампы – спросил меня, желаю ли я видеть ту женщину, которую полюблю и на которой женюсь. Разумеется, я ответил утвердительно. Он запер хижину, в которой мы находились, наполнил водой деревянную вазу с широким дном и начал говорить над ней заклинания. К моему величайшему удивлению, вода вдруг забурлила и заблистала, как расплавленное золото. «Теперь смотри!» – прокричал мне колдун, указывая на вазу. Я последовал его совету – и что же? На поверхности воды отчетливо обрисовалась очаровательная головка молодой девушки с ангельскими чертами лица.
Карло Базаччо вдруг остановился и нежно взглянул на Екатерину.
– То был ваш образ, мадемуазель, – сказал он тихо. – Это ваш образ я увидел год назад за несколько тысяч льё от Парижа, в хижине индейского колдуна.
Лицо Екатерины сделалось багровым.
– Действительно, сударь, ваш рассказ похож на бред, – постаралась она проговорить шутливым тоном.
– Если это бред, – живо воскликнул Карло Базаччо, – то почему тогда, увидев вас в беседке, я тут же сказал Луиджи Альбрицци: «Мое флоридское видение»?! Почему мое сердце забилось так быстро, как никогда? Почему сейчас, в эту самую минуту, я говорю вам: «Вас в этом аббатстве держит данный обет, Екатерина де Бомон, но обет, который тяготит нас, всегда можно разорвать». Я имею связи при дворе. Позвольте мне надеяться, что вы не откажетесь принять мою руку в тот день, когда я заявлю вам, что все препятствия к нашему союзу устранены?
Екатерина молчала, но ее мокрые от слез глаза ответили вместо ее уст. Карло Базаччо притянул ее к себе. Она не сопротивлялась. Она не помнила себя от внезапно нахлынувшего на нее счастья.
– Вы позволите мне любить вас, Екатерина? – прошептал шевалье, когда губы его были уже в нескольких сантиметрах от губ девушки.
– Да, – пролепетала она.
Уже готовый сорвать самый сладострастный поцелуй с этого приоткрытого ротика, он вдруг резко отпрянул, сделавшись бледным как смерть.
– Сюда идут! – сказал он. – Придите в себя, Екатерина!
То была Женевьева д'Аджасет, которая в сопровождении маркиза явилась сообщить гулявшим, что обед уже подан.
Женевьева подхватила подругу под руку, и они пошли вперед по тенистой аллее, что вела к главному строению аббатства.
– Ну что? – едва слышно спросил маркиз у шевалье.
– А то, – ответил тот с холодной улыбкой, – что монашка ничем не отличается от своей сестры-фрейлины.
– Да, – весело заметил Луиджи, – и об одной, и о другой вы теперь можете сказать, как Цезарь, одержавший победу над Фарнаком: veni, vidi, vici… Пришел, увидел, победил… Впрочем, иного я и не ожидал, друг мой – такой красавец, как вы, может торжествовать триумф заранее!
